— Вы уже знакомы? — спросила Галина со своей смущенной улыбкой. — У вас такой вид, как будто вы знаете друг друга.
Шимон молчал. Он смотрел на Катлин.
— Да, — ответил я.
— Что? — воскликнула Галина, не веря своим ушам, — вы уже встречались?
— Нет, — ответил я, — но мы уже знаем друг друга.
Усы Шимона едва заметно дрогнули. Положение становилось неловким, но тут зазвенел звонок. Антракт закончился, фойе начало пустеть.
— Мы увидим тебя после спектакля? — спросила Галина.
— Боюсь, что нет, — ответила Катлин. — Меня ждут.
— А вас? — Галина взглянула на меня, ее глаза наполнились холодной печалью.
— Нет, — ответил я, — мне нужно позвонить. Это срочно.
Галина и Шимон ушли. Мы были одни. Катлин и я.
— Ты говоришь по-английски? — спросила она меня быстро, словно спешила куда-то.
— Да.
— Подожди меня, — сказала она.
Она быстро подошла к человеку, ждавшему ее в другом конце фойе и сказала ему несколько слов. Я все еще мог уйти. Но для чего убегать? И куда? Пустыня повсюду одинакова, души погибают в ней. А иногда они развлекаются, убивая души, которые еще не погибли.
Когда через несколько секунд Катлин вернулась, по ее лицу мелькнуло вызывающее и решительное выражение, будто она только что завершила самое главное дело своей жизни. Человек, которого она мгновение назад покинула и унизила, стоял совершенно неподвижно, оцепеневший, словно пораженный проклятьем.
В зале поднялся занавес.
— Пойдем, — сказала Катлин по-английски.
Мне хотелось задавать вопрос за вопросом, но я решил оставить их на потом.
— Ладно, — сказал я, — пойдем.
Мы быстро вышли из фойе. Человек остался там один. Долгое время я опасался снова заходить в этот театр. Я боялся обнаружить спутника Катлин на том самом месте, где мы его оставили.
Мы спустились по лестнице, взяли наши пальто и вышли на улицу, где ветер злобно хлестнул нас. Воздух был прозрачен и чист, как на вершинах заснеженных гор.
Мы пошли. Было холодно. Мы двигались медленно, будто пытаясь доказать, что мы сильны, и холод не властен над нами.
Катлин не взяла меня за руку, и я не дотронулся до ее руки. Она не смотрела на меня, и я не глядел на нее. Каждый из нас продолжал бы шагать в том же темпе, если бы другой вдруг остановился, чтобы подумать или помолиться.
Мы молча шли вдоль Сены час или два, перешли через мост Де Шателье, и потом, когда мы дошли до середины моста Сен-Мишель, я остановился посмотреть на реку. Катлин сделала еще пару шагов и тоже остановилась.
В Сене отражались уличные фонари и небо. Теперь река показала нам свое загадочное зимнее лицо, его мрачную задумчивость. Здесь гаснет любая жизнь, умирает всякий свет. Я взглянул вниз и подумал, что когда-нибудь тоже умру.
