— Вот тебе и простенькое дельце!
Дело оборачивалось совсем не простенько. Осокин поспешил к Русанову.
Русанов заметил его волнение и усадил в кресло.
— Успокойся! Как теперь дело обстоит с патологическим опьянением?
Осокин махнул рукой.
— Патология, только не от опьянения! Полюбуйтесь!
Осокин положил на стол протоколы с записью Гладышевой, письмо «москвички» и заключение Лотинцева.
— Забавно! — заметил Русанов. — Не зря мы с тобой договаривались о командировке в Сочи. Усложняется тебе там задача! Тут уже речь не об опровержении содержания писем, а надо бы поискать, кто их оттуда отправлял. Неужели «шерше ля фам», как выразился Лотинцев? Какова она, Гладышева?
— Дамочка в соку, но и в возрасте, — пояснил Осокин. — Елизавета Петровна была и моложе, и красивее… Но тут еще кое-что нашлось, Иван Петрович! Охрименко притворялся. Он был в сознании. Вот показания медсестры из больницы…
— Так! И здесь прорыв обороны. Еще что?
— Стрелять начал не сразу. Поскандалили.
— И это я предвидел…
— Но вот одна фраза очень значительная. Перед тем как раздались выстрелы, Охрименко назвал жену «лягавой»…
— Ну-ка, давай, где это? — поторопил Русанов.
Осокин передал протокол допроса соседки Охрименко.
Русанов прочитал и помрачнел.
— Серьезное дело разворачивается. Очень серьезное, Виталий Серафимович!
Прежде чем ехать в Сочи, Осокин направился в Сорочинку допросить Гладышеву. Казалось бы, эпистолярное творчество этой дамочки проливало свет на события. Что-то тяжкое кроется за словом «лягавая», оно никак не в числе оскорблений, которые мог бросить Охрименко в лицо жене. Это блатное слово имеет вполне конкретное значение. Но в чем же собиралась Елизавета Петровна обличить мужа, чем ему грозила, что побудило его совершить убийство? Неспроста появилось сначала письмо Гладышевой с той же темой, что и первые два письма из Сочи. Не само она придумала, нет, не сама!
На этот раз Гладышева вошла к Осокину как старая знакомая. Она кокетливо улыбнулась и сказала:
— Я вижу, что вы уже скучаете без меня? Трех дней не прошло. Нетерпеливы?
— Очень нетерпелив! — в тон ей ответил Осокин. — Два дня только о вас и думаю…
Гладышева села и наклонилась через стол к Осокину.
— И я, признаюсь, тоже два дня только о вас и думаю… Молодой, симпатичный и не женатый!
— А как же симпатия к коменданту?
— Э-э! — протянула Гладышева и махнула рукой. — Я человек свободный, а он обременен!
— Вот и освободился…
— От жены, но не от вас!
— А вот цветы зачем же обремененному?
