Не помнит, ничего не помнит, «очмалел», как сам выразился. В следственной практике преступления, совершенные в состоянии сильного опьянения, — явление довольно частое. Они описываются в любом учебнике уголовного права. Человек в состоянии сильного опьянения может совершить чудовищное преступление, совершенно не отдавая отчета в своих действиях. Есть особая степень опьянения — опьянение патологическое. Юристы и врачи под патологическим опьянением обычно понимают состояние кратковременного алкогольного психоза, который влечет за собой полную потерю памяти. Тех, кто совершил преступление в состоянии патологического опьянения, зачисляют в разряд временно душевнобольных и не судят.
Случай довольно редкий. Патологическое опьянение обычно настигает малопьющих людей. Охрименко, по всем свидетельским показаниям, тоже мог быть отнесен к малопьющим.
Хотя он и не вызывал никаких симпатий, но все сходилось именно на патологическом опьянении.
Еще до того, как выпить, Охрименко уже находился в взвинченном состоянии. Его раздумья — встречать или не встречать жену, — его ревность, все это уже вывело его из душевного равновесия. Оставалось лишь добавить что-то еще. И он идет домой и видит цветы. Цветы лежат в плоскости его ревнивого бреда. Вот она и точка потери памяти. Охрименко пришел в состояние невменяемости.
Стало быть, он вообще может оказаться уголовно ненаказуем.
Стоп! Осокин сам себя остановил в этой точке размышлений. Что противостоит этой версии? Оба выстрела в жену произведены точно. С верным попаданием. Выстрел, более легкий, себе в грудь произведен неточно. Там рука не дрогнула — здесь дрогнула. Выстрел не похож на желание Охрименко покончить с собой. Но в чем же тогда смысл этого выстрела в себя. Снизить ответственность за убийство? Вызвать сочувствие?
Вот он уже с ним разговаривал дважды. Человек вполне рассудительный, вполне способный понять, что ни письма, ни выстрел в себя не отведут его от уголовной ответственности за содеянное. Вместе с тем письма сами по себе являлись основанием для признания свершения преступления в состоянии сильного душевного волнения и без попытки самоубийства. Симуляция самоубийства только ослабляла оправдательное действие писем. Охрименко достаточно умен, чтобы это понять и так грубо не просчитаться. Стало быть, действовал он не по расчету. Достаточно ли он умен, чтобы понять: признание в убийстве не отягощает преступление, а должно иметь прямое воздействие на смягчение приговора?
