Осокин колебался: не перевести ли его в тюремную больницу? Тем более что основания для предъявления ему обвинения в убийстве Елизаветы Петровны уже имелись.
Осокин сделал несколько шагов к кабинету главного врача, чтобы позвонить по телефону Русанову и посоветоваться. На полдороге остановился и вновь вернулся к окну. Логика замкнула круг рассуждений. Профессиональный преступник не стал бы стрелять в жену в квартире, на виду всего поселка, мог найти более подходящее время и место.
Да, письмам о Елизавете Петровне трудно поверить. Но это трудно ему, следователю, трудно председателю профкома и вахтеру, трудно тем, кто пытается рассудить это дело со стороны. А если у Охрименко имелись какие-то одному ему известные основания поверить письмам, хотя бы малой части того, о чем ему писали? Если поверил, то это катастрофа даже и не для ревнивого характера, даже и для флегматика, а не только для холерика. Если и вправду опостылела ему жизнь после этих писем? А ее реакция на письма, на его обвинения, если они были высказаны? Отрицание или вызывающее признание?
А что мог означать его отказ от объяснений по поводу писем? Возможно, он не хочет ославить убитую им жену? Зачем тогда показывал эти письма посторонним?
Если это так, а опровергнуть этот расклад не так-то просто, то арест и перевод в тюремную больницу сразу же поставят его во враждебное отношение к следствию и оборвут всякую возможность вникнуть в происшедшее. Осудить Охрименко не составит труда, понять трудно, а Разве не в этом состоит и смысл следствия, чтобы понять поступки человека, объяснить их с исчерпывающей полнотой для того, чтобы и суд мог вынести справедливый приговор?
Итак, или ехать в Озерницк к Русанову с докладом и со всеми своими сомнениями, или еще раз побывать в Сорочинке и выверить свои сомнения более обстоятельными допросами сослуживцев Охрименко, уточнить, какой был промежуток между первыми двумя выстрелами, а также было ли выяснение отношений между супругами.
Все еще колеблясь в правильности своих действий, Осокин все же решил в тюремную больницу Охрименко не переводить, лишь попросил главного врача особо внимательно приглядывать за ним.
В Сорочинку он попал на другой день. Это уже был третий день следствия. Его ждала там новость. Участковый, как только они встретились, положил перед ним еще одно письмо. Письмо к Елизавете Петровне…
На конверте размашистым почерком выведены ее имя и адрес. В конверте — коротенькая записка: «Лиза, все будет хорошо, как было и прежде! Я все прощаю и забуду, потому как заглянул на тот свет, там ничего хорошего не видно. Ежели в чем и нагрубил, то прости! Прохор».
