— Неужели ты думаешь, что мы так легковерны и не понимаем, что ты — лазутчик? Мы не забыли, как ты приезжал к нам с угрозами! — в гневе вскричал Озия.
— Сжальтесь, — возопил Ахиор, — ведь я впал в немилость у своего господина, желая помочь вам!
— Не верим мы тебе, подосланному врагами, ты — слуга Олоферна и достоин только смерти!..
Но при этих словах Озии поднял руку Иоаким, и все взоры устремились на него.
— Мы не станем тебя убивать, но тебе придется открыть нам все, что ты знаешь о своем повелителе и о его войске. Пока ты нам нужен — будешь жить. Постарайся-ка служить нам своими советами лучше, чем ты служил своему недавнему повелителю.
И городские старейшины удалились во дворец, ведя за собой злополучного пленника с намерением допросить его и понять, какая от него может быть польза.
На тридцать четвертый день ассирийской осады горожане Ветилуи пали духом.
Истощились запасы воды.
Дети изнемогали, женщины и подростки теряли сознание от жажды. Обессиленные люди лежали в домах или просто падали на площадях.
В душах когда-то почтенных и богобоязненных наших граждан угнездился порок: слуги перестали повиноваться господам, дети не покорялись родительской воле, а на улицах в ночные часы случался и блуд.
Двое купцов, Эбед и Ифтах, открыто порицали священников, которые своим упрямством вызвали гнев Олоферна.
Они ходили по городу в сопровождении вооруженных слуг, а Озия не решался их арестовать.
Духбунта витал в воздухе, все опасались другдруга, и наша готовность сопротивляться Олоферну стала постепенно сменяться малодушием.
Ивот, на тридцать четвертый день ассирийской осады, в мои покои вошла служанка Шуа. Она приблизилась ко мне и осторожно, чтобы ее слов не услышали другие слуги, произнесла:
— Госпожа моя, я была на главной площади. Ко мне подошел начальник городской стражи и послал за тобой. Тебе велено как можно незаметнее, закрыв лицо платком и взяв меня с собой, прийти в городскую ложу. С тобой желают говорить градоначальник Озия и первосвященник Иоаким.
Услышав эти слова, я подумала, что у моей служанки от жажды помутился рассудок.
Мне показалось в высшей степени неправдоподобным, чтобы в столь тяжелые времена наши старейшины собирались терять время на беседу с женщиной.
Но когда Шуa совершенно ясно передала мне приглашение в третий раз, я убедилась, что она в здравом рассудке, и, прикрывая лицо платком, отправилась на встречу, которую так неожиданно назначили мне городские сановники.
