Мудаки. Неужели они действительно верили, что влюбленная в конкретного мужчину женщина способна "клюнуть" на раскачанное тело совершенно незнакомого ей парня?
С Райной этот номер не прошел — незваного гостя она выгнала через минуту после того, как тот со словами "крошка, позволь я помогу тебе выкинуть всех бывших из головы…", начал оголяться.
Уроды. Ну разве они не уроды?
А вот Джокер с поставленной задачей справился — временно заставил ее забыть всех и вся, кроме одного — себя любимого. Потому что Джокер ей поначалу, — теперь трудно представить, — нравился. Не просто нравился — она после долгой паузы, во время которой не реагировала ни на одного мужчину, против воли начала поддаваться его чарам.
А очаровывать он умел. Харизмой, напором, агрессией, в какой‑то мере честностью — "зови меня Господином…". Умел заставить женщину хотеть его — манипулировал ее сознанием, умудрялся пробираться сквозь кожу в запретные зоны, жал на правильные кнопки, вызывал похоть. Невероятно, но в какой‑то период Райне даже нравилось быть его "шлюхой" — ублажать, чувствовать себя грязной, но желанной, преданно заглядывать в глаза и ждать звонка. Ей даже нравилось его бояться.
Совсем не как теперь.
Дорогая белая машина казалась ей тюрьмой, водитель — надзирателем.
— Хорошая моя, знаешь, сколько у меня было до тебя женщин?
— Знаю.
Она не любила его руки с выпуклыми костяшками пальцев. Грубые руки — руки зверя.
— Я ведь тебе показывал их…
Показывал, точно. Как‑то раз привез с собой фотографии всех своих "бывших" и с наслаждением рассказывал о том, что каждая из них упивалась радостью и счастьем, пребывая в роли "нижней". Райна этим россказням не верила. А если Джокер не врал, и все эти модельного вида дамы — блондинки, брюнетки, рыжие — и впрямь наслаждались подобным обществом, то все они были откровенными дурами…
Как она теперь.
— Они ведь были красивыми, так?
— Так.
Она не желала ему перечить. Но их тупой диалог вел куда‑то не туда, и от ощущения неправильности волосы на ее загривке вставали дыбом.
— И умными. Ты веришь, что они были умными?
— Верю.
Лживое слово встало ей, как рыбная кость, поперек горла.
— И если ты в это веришь, то понимаешь, что не права в том, что хочешь уйти. Столько женщин наслаждалось моей компанией, а ты нет? Это нехорошо, сладкая моя. И это злит.
Ей хотелось на свободу. В холод, под дождь, куда угодно. Прочь из этой машины и от этой компании, прочь из квартиры, из города, с Уровня. В эту минуту она отдала бы все до последнего цента и заложила половину души, лишь бы мужчина в очках навсегда пропал из ее жизни.
