Он легко отыскал дорогу, ведущую к Эрдру. Насколько хватало глаз — безлюдный, размытый пейзаж; чернеющие купы деревьев, стаи ворон на горизонте, просочившаяся везде вода заполняла кюветы, ямы, поблескивая под серым небом. Опасаться любопытных не приходилось.
Через несколько минут он был уже около домика. Сложенный на небольшом пригорке из камня и цемента, он производил душераздирающее впечатление запустения и заброшенности посреди нетронутой целины. Люсьен прислонил мотоцикл к фасаду и обошел вокруг строения. Ни звука. Когда же вложил ключ в скважину, услышал удары изнутри, что его успокоило, ибо на какое-то мгновение тишина буквально испугала. Раз у нее хватало сил стучать, значит, неволя не причинила ей чрезмерных страданий. На цыпочках он прошел в другой конец кухни и замер у двери в комнату. Она как раз стояла за дверью, без сомнения, прижавшись к филенке.
— Выпустите меня! Я больше не могу! Что я вам сделала? — крикнула она.
Люсьен открыл было рот, но вовремя вспомнил, что говорить не следует, по крайней мере пока. Она опять принялась стучать. Так! Когда успокоится, можно попытаться объясниться. Он выложил содержимое сумок на кухонный столик, зажег свечу, обследовал помещение. Обстановка была не такой уж убогой, как представлялось. В буфете имелись и тарелки, и стаканы, и приборы из жести, и графин с треснувшим горлышком; банка заплесневелого варенья, побелевшая от известкового осадка кастрюля.
Он прилепил ко дну стакана свечу, поднял светильник над головой. Если газовый баллон еще не совсем пуст, может, можно пользоваться плитой. Стук каблучков узницы за переборкой указывал на то, что она перемещалась одновременно с Люсьеном, будто голодное животное, которое слышит, как взад-вперед ходит сторож и на слух улавливает его движения. Люсьен поставил свечу на стол, вырвал листок из блокнота и написал печатными буквами:
Подумал и добавил:
МНЕ НАДО СЛЫШАТЬ, ЧТО ОНА СКРИПИТ. БЕЗ ГЛУПОСТЕЙ. Я ОТКРОЮ ДВЕРЬ И ПОДАМ ПРОВИЗИЮ В КОМНАТУ. ПРИ ПЕРВОМ ЖЕ ПОДОЗРИТЕЛЬНОМ ДВИЖЕНИИ БУДУ СТРЕЛЯТЬ.
Трудно удержаться от улыбки. Он словно вернулся в те времена, когда носил короткие штанишки, играл в разбойников с большой дороги. Опять взял свечу, встал у двери на колени, трижды постучал и сунул в щель листок, который с другой стороны вмиг исчез, подхваченный нетерпеливой рукой. В наступившей тишине он ясно различал дыхание Элианы, и от незнакомого чувства сжалось горло. Он прислонился лбом к притолоке. Хотелось просить прощения.
