Федор захлебывался словами и мыслями, а Егоров, положив ногу на ногу и с поганой улыбочкой наклонив голову, слушал.
– А сами-то! Кто вы вообще такой?! Подумаешь, Егоров! А чего вы добились?! Я же знаю, у вас на серьезном турнире ни одной победы! А на мировых чемпионатах вообще медалей нет! Сплошные четвертые места! И нам вы за это мстите!
Тренер не изменил позы, не убрал с лица улыбку, не дернулся – но на Федора как будто дохнуло холодом. Он замолчал.
– Ага, – медленно сказал Егоров. – Сплошные четвертые места. «Деревянные» медали. А знаешь почему? Тренер у меня был очень хороший. Ласковый. «Максик! Ты талантище!», «Максим! У тебя все получится!» Ни разу голос не повысил. Ни разу в мое дерьмо носом не ткнул.
Речь Егорова текла плавно, почти устало. Федор слушал как завороженный.
– А у Максика проблемы были с техникой. Но Максик проблемы исправлять не хотел. Зачем? Он же талантище. На судей обижался. На партнершу обижался. Даже на ласкового тренера кричал. Не обижался только на одного человека. Знаешь, на кого?
Федор понимал, что вопрос риторический, но не смог не кивнуть.
– Правильно, на Максика, – еще шире улыбнулся Егоров, став похожим на сухопутную акулу. – На единственного, кто был виноват. На единственного, кто мог что-то сделать. И вот…
Егоров замолк на полуслове. Федор затаил дыхание. Он с ужасом понял, что задохнется, если сейчас Егоров не отомрет.
Но тот пошевелился, и гипноз прошел.
– Короче, – сказал Егоров своим обычным скрипучим голосом, – шел бы ты, борец за права угнетенных спортсменов… И влюбленных дурочек. Я делал то, что надо. И с вами всеми, и с Ленкой в частности. Иди уже…
Федор повернулся и пошел. Уже в дверях его догнал ехидный голос:
– А вы с Ленкой никогда не станете чемпионами. Вот если она на тебя начнет смотреть, как на меня… Тогда… Может быть…
Разговор получился не длинным, но Федор еле волочил ноги. Ни о каком возвращении в лагерь не могло быть и речи. Он позвонил Марине, предупредил, что остается ночевать в городе. Только дома наконец сообразил, что за запах стоял в квартире Егорова. Так пах дорогой коньяк, который папа пил на юбилей.
* * *
Лена взяла полотенце, перекинула его через плечо, демонстрируя, что направляется купаться, а прятаться ни от кого не собирается. Вышла из домика.
Мелкота проводила ее завистливым взглядом: их за поход на речку расстреляли бы на месте. За старшими следить было некому, и старшие этим нагло пользовались.
Но от домика отойти не получилось – только Лена показалась на дорожке, ей навстречу кинулся пацан.
