Никола изо всех сил старалась развеять у меня эту иллюзию. Он говорила, что ее коллеги – сплошь седые толстяки и толстухи, которые беспрерывно курят и носят кардиганы. В Николе они видели угрозу: она была обаятельна и подтянута, а значит, ветрена и ненадежна. Ее работа, подобно моей собственной, сводилась к канцелярщине и скуке, и все же кое-что привлекательное в ней имелось. В обязанности Николы входило разбираться с “отстойной папкой”. Она должна была писать отзывы на рукописи, присланные авторами по собственной инициативе: военные мемуары, духовные исповеди, дорожные впечатления, экспериментальные романы, написанные бездарями, неудачниками и психами. Меня такое занятие интриговало, но Никола придерживалась иного мнения.
– Лишнее подтверждение моего низкого статуса, – жаловалась она. – Все, что попадает в “отстойную папку”, никуда не годно по определению, иначе бы эти рукописи там не оказались. Так что я зря трачу время. Если туда случайно проскочит что-либо стоящее, а я это замечу и скажу, что рукопись стоит публиковать, начальство все равно ее отвергнет, потому что они не станут доверять моему мнению. Они ведь считают меня дурой, которой если что и можно поручить, так только разбираться с самотеком.
У нас обоих имелись причины для недовольства, но в Лондоне всегда найдется толпа людей, которым еще хуже, чем тебе. Именно об этом я подумал, когда снова встретил Грегори Коллинза.
Одним серым, влажным днем он зашел в магазин Соммервилей. Подозреваю, что, если бы на его месте был кто-то другой, я бы смутился оттого, что знакомый застукал меня в унылой должности продавца; но я был уверен, что чем бы Грегори ни занимался, его работа еще неинтересней и тоскливей, чем моя, так что искренне обрадовался ему. А он также горячо отозвался. Грегори кинулся ко мне словно к старому доброму другу. Возможно, полагал, что сожженные книги связали нас нерушимыми узами.
– В шикарном же местечке ты осел, – сказал он. – Похоже, дела у тебя идут.
Бедный старина Грегори.
– Идут, – согласился я. – А как ты? Чем занимаешься?
– Преподаю, – мрачно сказал он; мое чувство превосходства не дрогнуло.
– В Лондоне?
– Нет, в Харрогите[13]. В классической школе. Одна из самых позорных. Преподаю историю.
Да, все идеально соответствовало моим предположениям.
– Ну и как? – спросил я.
– Здоровско, – сказал он. – Знаешь, учительство – это мое. Я всегда буду преподавателем.
Я чувствовал себя все лучше и лучше.
– А что привело тебя в Лондон?
