Алла Васильевна болезненно сморщилась. В лагере она держала себя высокомерно. Но это были старые друзья, она им многое прощала.
— Какие же вы грубияны! Тьфу. Как будто сговорились. Надо уважать женщину, а потом я же не ворую. — Она раскрыла пачку и послюнявила пальцы.
— Можешь не считать. Уж Если не взял всё, то на бумажки не размениваюсь, — сказал Копчёный, доставая папиросы. — А на этих деньгах грязи больше, чем на ворованных.
— Ну-ну, не сердись, Сашенька, — засмеялась Левченко и встала. — Я всегда сумею отблагодарить. — И ушла, игриво покачивая бедрами.
Парни переглянулись, а когда Её шаги стихли, Копчёный метнул окурок в старый поршень, приспособленный под урну, и спросил:
— Как идёт дело?
— Скоро конец. Да вот с деньгами!.. — Шайхула взял деньги и бросил в шкаф. — А Если больше не найдём, тогда что? Может, Ей напрасно отдал? А?
Копчёный усмехнулся.
— Так нельзя. Дипломат хоть и стерва, но свой парень. Сколько там? Нам много надо! Если уж брать, так брать всё. Ты забрасывал удочку старосте?
— Ага. Но у себя ли она прячет?
— Да, сегодня Ещё раз девки проследят. Ну а тебе останется только забрать. У такой не жалко. Ты знаешь, собирали посылки фронтовикам, копейки не отвалила. Шум она не подымет, побоится, но надо умно.
Тик-так! Тик-так! — назойливо отстукивает будильник, напоминая об одиночестве. Юрий укутался с головой, закрыл глаза. Мысли, как колёсики часов, бегут навстречу друг другу. Женя так и не даёт о себе знать. Всё это время тоска и беспокойство о ней и сыне не давали Ему покоя. Спутались мысли, и вот он уже строит дом, а рядом Женя. Она в вязаной шерстяной кофточке. Вадик сидит на чемодане и болтает ногой.
— Женечка, пойдём, я тебя в комнату отведу. Там неуютно, но подождать можно.
— Нет-нет, Юрочка, подожду тут. Мне просто приятно смотреть, какой ты ловкий, сильный.
И он хватает тяжелые брёвна, не чувствуя их веса! Теперь с ним снова Женя — и всё нипочём. Последнее бревно. Он устал, Женя стоит рядом — ждёт. Вот Ещё немного вверх. Последнее усилие. Назойливо звенит комар над ухом. И вдруг Юрий чувствует, как силы оставляют Его, а бревно давит, давит…
Тяжело, с трудом он проснулся. Подушка на полу, голова на валике дивана, а на столе отчаянно заливается телефон. Среди ночи Валерка радостно проорал в трубку, что блокада Ленинграда прорвана.
Юрий так и не уснул до утра. Как только прокричал поселковый гудок, он побежал на почту, послал несколько телеграфных запросов и пошёл в управление.
