И Григорий Михайлович, забрав с полки шары, принялся выправлять деревянным треугольником пирамиду из них. С величайшим бережением отняв его, он склонил голову набок и несколько секунд любовался произведением своих рук.
— Прошу! — наконец произнес он. — Или, может быть, вы желаете, чтобы кто-то другой нарушил эту прелесть?
— Разрешаю, — кивнул головой Козелков.
— Раз так, — проговорил Григорий Михайлович вкрадчиво, — то разрешите вашим киечком произвести удар.
— Моим? — нахмурился Павел Степанович, отчего нос его стал еще прямее, а напрягшиеся желваки как бы расширили его лицо в скулах. — Зачем же моим?
— Вы шо, думаете, я не знаю? — Григорий Михайлович весь сладко, умильно сощурился, деликатно грозя при этом пальчиком. — Меня не проведешь: вы взяли самый лучший кий!
— А ты возьми мелок, оплети свой, как я, и твой будет такой же. Бей своим.
— Своим? — надул щеки и сосредоточенно замигал Кулиш, но затем, разом преобразившись, вдруг весело вскрикнул: — Эх, была не была, пан или пропал, кто первый бьет, тому счастье прет! А вы отказались… Бью!
С сухим электрическим разрядом пирамида брызнула в разные стороны, но ни один шар в лузу не угодил.
— Кто ж так бьет? Так бить нельзя, — проговорил Павел Степанович.
Расставив на зеленом сукне длинные, чисто вымытые пальцы с плоскими розовыми ногтями, края которых, а также заусеницы белели, точно накрахмаленные, он нагнулся и стал быстро, осторожно и точно двигать кием, прицеливаясь, и вдруг резко ударил.
— Вот как надо бить! — сказал он, пристально следя за перемещениями шаров, и быстро сделал еще удар.
Шар побежал, щелкнул зло другой, тот тоже резво покатился, но чуть-чуть задел за угол лузы и отскочил. Григорий Михайлович хохотнул.
— Это как сказать, — длинно, скрипуче потянул он носом, но так и не осилил в нем пробку. — Эт-то как ска-зать!
— Фу ты, черт! — сморщился Павел Степанович. — Воротник давит. Я однажды с генералом Цаплиным играл. Откуда-то он узнал, что если мне не расстегнуть воротник кителя — тогда бери меня голой рукой. Шепнули ему, не иначе. Так что ты думаешь? Не разрешил расстегнуть крючки!
— Своего от борта в средину, — бормотнул в это время Григорий Михайлович, почти не слушая Козелкова, а весь сосредотачиваясь на двух шарах, исподлобья измеряя расстояние между ними.
— А в Киеве я однажды играл, — поднимая лицо вверх, продолжал Павел Степанович, не обращая внимание на успешные действия Кулиша, как бы пренебрегая ими. — Там играли прилично.
