Страсть моя коварна как отвар мандрагоры. Она опьянила меня до такой степени, что я даже не имею еще постоянной крыши над головой, сплю, где попало - иногда вблизи зловещих притонов эриний, вакханок и гарпий. Я не завел себе ни жены, ни верных друзей, ни хорошей службы, и даже воспоминания мои стали похожи на развалившиеся от бродяжничества сандалии.
И если какой-нибудь достойный муж подойдет и спросит, откуда я родом, кто создал меня, и где в первый раз я увидел белый свет, мне не ответить на ни один из этих вопросов. Потому-то я и взял мраморную плитку и твердый резец из прошедшего огонь и воду металла.
Трудно долбить мрамор и тяжело носить его в суме, но камень запоминает лучше пергамента и человека.
Я шел из Рима по восточной дороге, когда меня нагнал гонец на муле и спросил:
- Это ты поэт Вергилий?
- Да, - ответил я. - Так меня называют.
- Сверни с пути и следуй за мной, - приказал гонец.
- Сам цензор Аппий Клавдий Красе желает слушать твои словоизлияния.
Мы пошли по горным дорогам и, когда оказались наверху, перед моими глазами открылась величественная панорама строительства. Так я увидел воздвижение первого римского акведукта, который по завершении имел длину 11 миль и 190 двойных шагов. Цензор лично руководил строительством. Он любезно пригласил меня в свой шатер и дал глиняный кувшин с кристальночистой водой, чтобы я пришел в себя после крутых дорог, а потом пожелал услышать некоторые из моих стихотворений. Но он не удовлетворился одним или двумя, так я около часа декламировал свои нескладные творения, которые, между прочим, и сочинял только затем, чтобы сделать свою изнурительную бродяжническую жизнь приятнее, а дороги короче. И когда я закончил, сам цензор и великий гражданин Рима предложил мне остаться здесь, чтобы воспеть его грандиозное дело и обессмертить тем самым и его, и себя. Он приказал дать мне кров, еду и рабов. От последних я отказался и, положив руки на грудь, поклонился ему. Так надолго прекратились мои скитания по городам и весям и началось мое самое удивительное приключение во времени.
Я написал это в год, когда Аппий Клавдий Красе был цензором.
II.
Человеческие мысли и желания подобны цветной пыльце, которая, чтобы дать плод, должна дождаться пчелы или ветра. Но не вся пыльца прилипает к лапкам пчелы, как и огромное ее количество попусту разносится в воздухе после каждого случайного дуновения Борея...
Я полагал, что как только осяду где-нибудь, хлеб, очаг и постель прольются бальзамом на мои странные мысли. Но этого не произошло, потому что акведукту 105 и Аппию до самой его смерти принадлежали только мои дни, но не ночи. И вновь я смотрел на звезды через круглое отверстие в жилище, которое цензор велел построить для меня, и вновь звездный пепел, покрывая меня, шептал, что я - это не я. А иногда передо мной представала и другая загадочная картина: я в трюме той большой галеры, среди тех же людей, облаченных, как и я, в синезеленые одежды без признаков пола, рода и сословия. Мы разговариваем или спим в ожидании чего-то, и вдруг часть потолка, который служит полом палубы над нами, бесшумно отодвигается в сторону и на краю образовавшейся широкой щели показывается красивый юноша, гордый и величественный как бог в ослепительносветлой и гладкой кольчуге, облегающей его тело. Юноша смотрит на нас бездонными глазами, задумчиво улыбаясь. Немного спустя к нему приближается другое создание, более хрупкое и прекрасное, в точно такой же облегающей одежде, и по волшебной мягкой линии бедер, нежным пальцам, округлым очертаниям груди и венериного холма, по блеску волос и губ мы понимаем, что это женщина.
