– Черта с два ей хочется внуков повидать. Ей нужно совсем другое. Деньги! Еще больше денег! Да пошла она!
Он подплывает к ней и оттягивает купальник – мокрая ткань шлепает по теплой ягодице.
– Несто!
– Мне уже нельзя потрогать собственную жену?
– Я не об этом. Я о твоей матери. Думаю, ей одиноко после смерти твоего отца.
– А ты не думаешь, что это ее вина?
Он кладет голову ей на живот – из уха выливается вода.
– Ты правда считаешь, что она могла остановить его?
– Нет. Но это не значит, что довела его не она.
– Он сам нажал на спусковой крючок!
– Да, сукин сын застрелился. Повел себя как трус.
Эрнест вновь бросается в воду. И вынырнув на другой стороне бассейна, слышит голос Файф:
– Он был нездоров. Люди не убивают себя просто так.
– Просто он не хотел больше слышать ее голос. Видит бог, я бы сделал то же самое.
Эрнест, сделав еще пару-тройку гребков, смотрит наверх, на окно кабинета, точно речь идет о работе, о способности писать, несмотря ни на что.
– Все так волнуются из-за денег. Почему бы просто не попросить меня помочь?
– У тебя столько лет не было ни цента.
– Он знал, что ты из состоятельной семьи. Твои родственники могли бы ссудить его, в крайнем случае.
– Я тебя умоляю! – Файф перекатывается на спину, подставляя лицо солнцу. Ее бесит это брюзжание по поводу ее богатства. Притом что он никогда не стеснялся пользоваться деньгами ее семьи. – Не надо никого винить. Просто это очень печально, вот и все.
С громким плеском Эрнест, подтянувшись, садится на краю бассейна.
– Не думаю, что ей стоит приезжать. Сейчас не самое подходящее время.
Обернувшись полотенцем, он шлепает босиком на кухню. Из дома доносится звук раскалывающегося льда. Два часа дня. Время коктейля.
После похорон отца десять лет назад Эрнест работал каждый вечер. Файф иногда заходила в его кабинет с бокалом джин-тоника и видела: муж сидит, уставившись на страницу с такой печалью в глазах, с какой, наверное, смотрел в мертвое лицо отца. Умереть вот так! Тридцатилетний сын самоубийцы! Эрнест словно потерял самого себя. Он слабо улыбнулся, как улыбался лишь ей одной, когда они были наедине. Но мысли его были далеко.
Через какое-то время после его возвращения с похорон отца им пришла посылка. Коробка, упакованная в коричневую бумагу и подписанная корявым почерком матери Эрнеста, провалялась несколько дней, прежде чем Файф заметила, что бумага подмокла снизу, и почувствовала неприятный запах. Пусть Эрнест или вскроет посылку, или выкинет – терпеть ее в доме больше невозможно.
