– Сама не представляю. До свидания, Файф, дорогая. Береги себя. Постарайся не волноваться. Все пройдет, поверь мне.
Файф кладет трубку, допивает мартини. Потом тщательно высасывает оливку и плюет косточку в бокал. Вот на что похожа ее страсть к Эрнесту: она хочет, чтобы он всецело принадлежал ей. До самой косточки.
14. Париж, Франция. 1923—1926
В ту осень Файф вовсе не собиралась отбивать его у жены. У своей подруги, добрейшей Хэдли. Весь октябрь она старалась держаться в стороне. Но не могла скрыть радость, когда Хэдли приглашала ее к ним в гости. И чем холоднее становилось, тем настойчивее миссис Хемингуэй зазывала подругу к себе.
Под конец Файф уже каждый вечер, выйдя из редакции, отправлялась к «ребятам». Чего не стала бы делать, заметь она, что подруге это не по душе. Но приглашения всегда исходили от Хэдли. И Файф не могла отказать, потому что лишь в их квартире при виде Эрнеста, устроившегося в кресле с рукописью на одной коленке, его лица в отсветах горящих углей на нее нисходило спокойствие. После целого дня в редакционной суете «Вог» у Файф вибрировал буквально каждый нерв, но стоило ей переступить порог крошечной квартирки Хемингуэев, и она начинала ощущать себя камертоном, идеально звучащим на одной совершенной ноте.
По вечерам все трое разговаривали о книгах, обсуждали знакомых писателей. Она вчитывалась в его рукописи, а он терпеливо ждал ее мнения, сплевывая в жаровню мандариновые зернышки и глядя, как они вспыхивают голубым пламенем.
Файф молила Бога, чтобы он послал ей более подходящего мужа.
Но день за днем она пропускала работу, помогая Хэдли с готовкой, сменой постельного белья, восхищаясь игрой подруги на фортепиано. Все что угодно, лишь бы оставаться в его мире, лишь бы прикасаться к его вещам. Когда Хэдли заболела, Файф взяла на себя заботы о Бамби, а Хэдли, лежа в постели, благодарно гладила ее руку и называла «такой милой». На душе у Файф было скверно, она ненавидела себя, но не могла с собой ничего поделать.
Эрнест был ее божеством. Она нахваливала его произведения и каждый вечер твердила ему о том, каким знаменитым он станет, каким дико богатым, как им будут восхищаться как писателем и даже как философом. Черт побери, она верила тогда каждому своему слову и радовалась, видя, как он в ответ ухмыляется от уха до уха.
Однажды она поймала на себе его взгляд. Дело было одним из тех вечеров, когда Хэдли лежала простуженная в соседней комнате, а они сидели вдвоем и молча читали. В те дни Файф то и дело отвлекали от книги посторонние мысли: что бы она почувствовала, если бы он поцеловал ее, или что бы произошло, если бы она вполне невинно присела к нему на колено, или каково оказаться с ним в постели.
