Когда их тарелки опустели, Эрнест вытащил из сумки настоящий апельсин. Прохожие с ужасом косились на него, будто он достал человеческую голову.
– Это вам, – сказал он, протягивая ей фрукт. – В знак благодарности. – Он указал на свои записки. – Теперь я не буду выглядеть последним ослом среди наших досточтимых коллег!
Апельсин был цвета пламени. Мэри поднесла его к носу – запах разил наповал!
– Если я буду чистить его здесь, начнутся беспорядки, – сказала она, косясь на прохожих. – И меня отдадут под трибунал за их возбуждение.
– Мы можем отнести его к вам домой. Съешьте его там.
Ну, все понятно. Кто бы сомневался? Мужчина не приглашает женщину на обед просто для того, чтобы поговорить о работе. Тут у нее в памяти всплыли слова Марты. «Это мое», – сказала она и взяла с кресла свой лисий палантин. Мэри посмотрела на Хемингуэя, который, строго говоря, все еще принадлежал той женщине, не важно, на грани они разрыва или нет.
– Не думаю, что это понравится миссис Хемингуэй.
– Не думаю, что миссис Хемингуэй вообще есть до этого дело.
Скрепя сердце Мэри протянула апельсин обратно.
– Может, и так, но моему мужу дело, пожалуй, будет.
Эрнест расстегнул пряжку на ее ранце, и оранжевый плод скользнул внутрь.
– Апельсин ваш, – сказал он. Мэри показалось, что она услышала, как он добавил: «И я тоже». Впрочем, он как раз вытирал бороду салфеткой, так что, возможно, ей это лишь померещилось.
– Спасибо, мистер Хемингуэй, – улыбнулась она. – Вы не представляете, как давно я не ела апельсинов.
– Если хотите, зовите меня просто Папа, как все остальные.
Мэри рассмеялась:
– Конечно, Папа, – сказала она, и Папа в свою очередь выглядел весьма польщенным ее одобрением.
Бросив все свои дела, Мэри немедленно отправилась домой, чтобы съесть апельсин. Оказавшись в квартире, она быстренько смыла пыль и уголь с ресниц, помаду с губ и щек и, взволнованная, уселась за видавший виды стол. Поддев ногтем кожуру, подставила нос. По комнате разлился волшебный запах. Мэри мысленно возблагодарила божество, кем бы оно ни было, за то, что в этот жаркий лондонский день, когда война, по всей видимости, заканчивается, причем, похоже, победой достойных, ей повстречался Эрнест Хемингуэй, – и вонзила зубы в эту жизнь, ставшую вдруг такой душистой и сладкой.
