– Тебе не нужен был муж, тебе был нужен просто издатель.
– Недостойный прием.
Утром Марта предвкушала удовольствие от этого разговора, но теперь не испытывает ни малейшего торжества. В честь ее освобождения не будет ни парада, ни выпивки, ни поцелуев на улице. Ее муж в пьяном угаре роется в помойке, по локоть в отбросах. Марта закуривает.
– Мне страшно, – произносит он.
– Чего?
– Не знаю. Я конченый человек. – Он криво ухмыляется, эта его фирменная улыбка когда-то буквально пригвоздила Марту к месту в «Неряхе Джо». Но давно уже перестала на нее действовать.
– Не говори глупостей.
– Я серьезно. Я раздавлен. Я просто… – Он теряет нить. Взгляд каменеет. – Раньше я мог писать. Теперь мне приходится выдавливать из себя каждое слово, и все равно они бьют мимо. «Колокол»! С «Колоколом» было все просто, он ведь о нас, об Испании. Чем дольше я не пишу, тем мне больнее. – Он умолкает. Где-то поблизости гремит фейерверк. – Внутри меня дыра, огромная, как дом, Марти. Я боюсь!
– Чего?
– То ли женщин, то ли слов. Кто знает.
– Милый Эрнест.
– Что, если я закончу, как мой отец? – Слова, точно выстрел в темноте. – Марта. – Ее полное имя – словно зов о помощи из самых глубин его души: он всегда называл ее «Марти». Ей делается страшно, она всегда боялась этой темноты, в которой сидят его страхи, крепко, точно кристаллы в пещере. Что его так страшит? Марта знает, что он боится остаться один, что его пугает собственная жестокая тоска. Но видно, есть и еще что-то, чему не знают имени ни она, ни он сам. Внутри него какая-то червоточина, какой-то подвал с мусором вроде вот этого. Но стоит туда только влезть, как окажешься приговорена мотать там долгий срок. А она не может, у нее просто нет сил вытаскивать Эрнеста Хемингуэя из его собственной помойки.
– Работа, – цитирует его она, – вот лучшее лекарство от бед. Для нас обоих.
– Я хочу быть хорошим человеком, хорошим писателем.
– Нельзя быть и тем и другим сразу, Эрнест, придется выбирать.
– Мне так хочется, – он прижал руку к сердцу, – измениться. Перерасти все это.
Марта вглядывается в его лицо. Случалось ли Хэдли или Файф слышать от Эрнеста что-то подобное?
– Но я не могу, – говорит она.
– Почему?
– Просто не могу.
Он наверняка заметил, как дрогнул ее голос.
– Тебя Мэри подговорила? Я не хочу видеть ее, если не могу быть с тобой.
– Мэри просила меня поговорить с тобой о стихотворении.
– Похоже, Франция – место, где я вечно теряю рукописи. И жен. – Эрнест грустно улыбается, вытирая руки о штаны. Похоже, он уже немного протрезвел. – У меня есть одно ужасное подозрение. Я боюсь, что ты лишь использовала меня, пока я мог держать ручку. Ты хоть любила меня?
