Несмотря на то, что прошло порядочно времени с моего прибытия, и уже близился Хеллоуин, некоторые всё ещё приставали ко мне с расспросами вроде:
“А ты правда ненавидишь маглов?” — на что я только измученно вздыхала: ну зачем вдаваться в крайности? Мне просто на них плевать с Астрономической башни.
“Что сказали родители, когда узнали о твоём распределении, Рыжая?” — а сами будто они не слышали? Вопилер орал на весь Большой зал!
“Ну, Рыжая, как тебе на Слизерине? “— а это вообще было сказано с нескрываемым ехидством. Похоже, некоторые от души надеялись, что я пойду к директору с просьбой перевестись на другой факультет. Хотя такое попросту невозможно: эти недоумки просто не читали "Историю Хогвартса".
То и дело мелькало это странное прозвище: Рыжая. Я спрашивала Дафну, почему меня стали так называть. Та лишь пожала плечами:
— Уизли на нашем факультете стало скорее нарицательным. Оно значит — любитель маглов и грязнокровок. Как правило, гриффиндорец. Ты таковой не являешься, поэтому как, кроме Рыжей, тебя ещё называть?
— Джинни. Почему бы и нет? — усмехнулась я.
— Слишком просто, — отмахнулась Дафна. — Зачем запоминать имя, всё видно по твоим волосам. Кстати, я говорила, что тебе идёт зелёный галстук?
Прозвучало довольно двусмысленно.
Впрочем, на Слизерине было много прозвищ. Дафна по праву считалась Ледяной Принцессой. Панси Паркинсон за глаза называли мопсом. Хотя эта кличка вполне оправдывала себя... Блейз Забини занял самую высокую иерархическую ступень — Король Слизерина, хотя он всего-навсего второкурсник. Зато самый богатый на факультете, его мать ухитрилась семь раз выйти замуж, и каждый раз её жених погибал при странных обстоятельствах, умудряясь оставить даме в наследство кучу золота. В связи с этим род Забини получил неслыханное богатство и популярность. А это на нашем факультете много чего значит.
Потому, если учитывать совсем оскорбительную кличку Милисенты Булдстроуд — "Троллиха" — то “Рыжая” — вполне безобидное прозвище.
Я часто встречалась с Фредом и Джорджем. Если они и осуждали мой выбор, то умело это скрывали, не желая меня расстраивать.
— Не бойся, Джин, — сказал как-то Фред. — Мы с тобой, что бы остальные не думали.
Перси и Рон, напротив, при встрече в коридоре отворачивались, не желая меня видеть. И если судить по тому, насколько они бывают обидчивы, прощения от них мне ждать нескоро.
Не хочу признаваться, но... порой меня это расстраивает. За два месяца ни мама, ни папа, ни Билл или Чарли не написали мне ни одного письма. Первой я писать уж точно не буду. Во-первых: моя самовлюбленная гордость, а во-вторых — чем уж я так провинилась?
