Я пришел на пляж и заглянул за проволочный забор: Нильгюн нет. Я еще немного побродил по улицам, продолжая думать. Все сидят на балконах или в маленьких двориках, завтракают: матери, сыновья, дочери. У некоторых такие маленькие дворики и стол стоит так близко к улице, что я могу пересчитать маслины в тарелках. Вот собрать бы их всех на пляже – ну-ка, лентяи, становитесь в ряд, – забраться на возвышение и сказать бы им: как вам не стыдно, как вы можете жить, не боясь этого ада, совести у вас тоже нет, что ли, вы дикие, жалкие, безнравственные твари, вы живете, не думая ни о чем, кроме собственного удовольствия и денег от ваших магазинов и фабрик, но теперь я вас проучу. Стрельбой из пулеметов! Теперь уж и исторических фильмов не показывают. Ну я вам устрою, напущу вас друг на друга, вы меня не забудете. Я пришел к дому Нильгюн, вижу – там никого нет. Позвонить бы и рассказать бы ей об этом! Мечты-мечты! Я вернулся на пляж, опять посмотрел – опять ее нет. Вскоре я встретил дядю Реджепа. В руках авоська. Увидев меня, он подошел ко мне.
– Что ты опять здесь делаешь? – спросил он.
– Ничего! – сказал я. – Вчера очень много занимался, сейчас немного прогуляться вышел.
– Возвращайся-ка домой, сынок, – сказал он. – Тебе здесь нечего делать.
– Ммм, – начал я. – Дядя, я потратил двадцать лир, которые ты мне дал вчера. За двадцать лир тетрадь не продадут. Карандаш у меня есть, карандаш мне не нужен. Тетрадь стоит пятьдесят лир.
Я засунул руку в карман, вытащил двадцать лир и протянул ему.
– Мне не надо, – сказал он. – Я тебе дал деньги, чтобы ты занимался. Чтобы ты выучился и стал большим человеком.
– Большим человеком без денег не стать, – ответил я. – Даже тетрадь не купить без денег, потому что она стоит пятьдесят лир.
– Ладно, – согласился он и вытащил мне еще тридцать лир. – Но сигареты не покупать!
– Если ты думаешь, что я курю, то я не возьму, – обиделся я. Но, немного поколебавшись, взял деньги. – Хорошо. Спасибо. Метину, Нильгюн и остальным привет. Они ведь приехали, да? Мне нужно идти заниматься. Английский такой трудный…
– Конечно трудный! – согласился карлик. – А жизнь, думаешь, легкая?
Я зашагал от него прочь, чтобы и этот не завел ту же песню, что отец. Потом обернулся: он шел, слегка покачиваясь, к дому. Мне стало жаль его. Все носят авоськи за ручку, а он, чтобы авоська не волочилась по земле, намотал ручку на пальцы. Бедный карлик. Но он же сказал мне: «Что ты здесь делаешь?» Ну и что! Все это говорят. Можно подумать, все так говорят, чтобы спокойно вершить свои черные дела и не беспокоиться при виде меня. Я прошел еще чуть-чуть, чтобы опять не встретиться с карликом, потом остановился, подождал немного, и, когда вернулся к пляжу, сердце мое заколотилось: Нильгюн давно пришла и лежит на песке. Когда же ты пришла? Она лежит, как вчера, не двигаясь, держит перед собой книгу и смотрит в нее. Я было растерялся, как вдруг кто-то закричал:
