Разбудить, что ли, карлика и попросить ашуре? Сейчас стукну палкой в пол – ну-ка, просыпайся, карлик! – Госпожа, скажет он, разве можно есть ашуре в такой час, да еще в такое время года, вы сейчас не думайте об ашуре, спите себе спокойно, а завтра утром я вас… Зачем ты у меня работаешь, если не справляешься с работой?! Убирайся! Он, конечно же, сразу пойдет и наговорит им: мне тут сильно достается, ребята, от этой вашей Бабушки! Хорошо, тогда почему ты все еще здесь, зачем здесь этот карлик, почему он не убрался, как его брат? Потому что, Госпожа, скажет он, вы ведь знаете, когда покойный Доан-бей сказал нам: Реджеп и Измаил, берите деньги и живите, как вам хочется, мне надоело терпеть муки совести из-за преступлений и грехов моих родителей, возьмите эти деньги, умный Измаил ответил: спасибо, братец, и взял деньги, купил себе на них участок и выстроил дом на холме, помните, мы мимо него проезжали вчера, когда на кладбище ехали? Так почему вы сейчас делаете вид, что ничего не произошло, Госпожа, разве не из-за вас один из нас – хромой, а другой – карлик? Замолчи! Почему-то я вдруг испугалась! Он же всех обманывает. Все потому, что мой Доан сердцем чист, как ангел; что вы такое сказали моему мальчику, ублюдки несчастные, что смогли обмануть его и отобрать у него деньги; тебе, сынок, больше ничего не осталось – хочешь, иди загляни в мою шкатулку, ведь именно из-за твоего пьяницы-отца не осталось ничего; мама, знаешь, не надо так говорить об отце, да и черт с ними, с деньгами и бриллиантами, все зло – от денег; дай мне эту шкатулку, я брошу ее в море, нет, я использую все, что в ней осталось, на благие дела, мама; послушай, ты знаешь, я пишу письма министру сельского хозяйства, я знаком с ним, в школе он учился на класс младше меня, я готовлю проекты закона, и клянусь, мама, что на этот раз твоя шкатулка действительно пригодится, ладно-ладно, сынок, отдаю шкатулку тебе, нет, не надо, но хотя бы не ругайся, что я пью. Я встала из-за стола, подошла к шкафу, вытащила ключ и открыла дверцу, вдохнула запах шкафа. Я положила шкатулку во второй ящик. Открыла его: вот она, здесь. Я понюхала ее, не открывая, а потом открыла и опять понюхала пустую шкатулку и вспомнила детство.
В Стамбул пришла весна, мне – четырнадцать лет, завтра мы после обеда пойдем гулять. Куда это вы идете? Мы идем к Шюкрю-паше, папа. У него же дочери – Тюркян, Шюкран и Нигян, и мне с ними очень весело, мы все время смеемся; они играют на пианино, подражают друг другу; читают стихи и иногда даже переводные романы для меня. Я очень их люблю. Хорошо, молодец, но сейчас очень поздно, сейчас, Фатьма, ложись спать. Ладно, лягу, подумаю, что пойду к ним завтра, и усну. Отец закрывает дверь, ветерок от двери доносит до меня запах отца, я лежу в кровати, думаю о них всех и засыпаю, а утром вижу перед своей кроватью новый прекрасный день. Такой, как запах шкатулки. Вдруг мне стало страшно: хватит, глупая шкатулка, я знаю, что такое жизнь. Боже мой, жизнь ведь входит в тебя, глупая девчонка, и сжигает в тебе все, а тебя разрывает на части! Внезапно я так разозлилась, что готова отшвырнуть шкатулку, но сдержалась: как я буду без нее делить время? Прячь, прячь, опять настанет пора достать ее. На сей раз прячу шкатулку в третий ящик, закрыла шкаф, еще раз проверила, заперла ли, да, заперла. Потом пошла, легла в кровать. Над кроватью потолок. Я знаю, почему заснуть не могу. Потолок – зеленый. Потому что после самой последней машины еще не проехала следующая. Зеленая краска, правда, осыпалась. Когда он возвращается, я слушаю его шаги и понимаю, что он лег спать. Из-под зеленой краски виднеется желтая. И когда слышу, что он лег, понимаю, что теперь весь мир достался мне, и сладко сплю под желтой краской, выглядывающей из-под зеленой. Но мне не спалось, я думала о цветах, о том дне, когда он быстро разгадал тайну цветов.
