– Ребята, что будем делать?
– Скоро папа с мамой лягут спать, пойдем видео смотреть.
– Ну нет, мы что, будем сидеть здесь весь вечер?
– Я хочу танцевать, – сказала Гюльнур, слегка пританцовывая под воображаемую музыку.
– Будем играть в покер, – предложил Фикрет.
– Я не буду.
– Поехали на Чамлыджу[43] пить чай.
– Это же пятьдесят километров!
– А я хочу танцевать, – сказала Зейнеб.
– Пошли на турецкий фильм, поприкалываемся.
– Ну давайте уже, решайте, пошли куда-нибудь.
Я наблюдал, как, отражаясь в неподвижном море, вдалеке на острове загорался и гас маяк, и предавался размышлениям, вдыхая ароматы жимолости и девичьих духов, струившиеся в воздухе.
Я думал, что люблю Джейлян, но какое-то туманное чувство, которое я никак не мог осознать, отдаляло ее от меня. Я считал, что мне следует рассказать ей о себе, как я и решил к утру лежа в кровати, но чем больше я думал, тем больше понимал, что этого «я», о котором следовало рассказать, словно вовсе не существовало. То, что я называл своим «я», было похоже на тайну за семью печатями. Казалось, во мне всегда существовало еще что-то другое, и, может быть, найдя это другое, я бы смог найти и предъявить настоящего себя, но из-под каждой печати появлялся не настоящий и не похожий на других Метин, которого я бы мог показать Джейлян таким, как есть, а следующая печать, скрывавшая его. Я подумал, что любовь толкает человека на двуличие, а между тем я решил, что смогу избавиться от этого постоянного ощущения лицемерия, так как верил, что влюблен. Скорее бы закончилось это ожидание! Но я знаю, что жду неизвестно чего. Чтобы успокоить себя, я вспомнил и по порядку перечислил свои преимущества, но это меня не утешило.
В это время остальные решили, куда идти, и я пошел вместе со всеми. Мы расселись по машинам и с гвалтом поехали в какой-то отель на дискотеку. Там не было никого, кроме нескольких дурней-туристов. Мы посмеялись над ними из-за того, что они в целом мире выбрали для отдыха такое сонное и безжизненное место.
– Тупые фрицы!
– Ребята, хочется повеселиться, что будем делать?
Они немного потанцевали, и я потанцевал с Джейлян, но ничего не случилось. Она спросила меня, сколько будет 27 на 13 и 79 на 81, я ей сказал, но она засмеялась, считая все это неважным, а когда заиграла быстрая музыка, сказала, что ей скучно, и села. Я поднялся этажом выше и, пройдя по тихим, застеленным дорожками коридорам, вошел в поразительно чистую уборную. Увидев себя в зеркале, я подумал, что все это, пропади оно пропадом, происходит со мной потому, что я верю, что влюблен в эту девушку. Мне стало противно от самого себя. Наверное, Эйнштейн в восемнадцать лет был не таким. И Рокфеллер-старший тоже, думаю, не был таким в моем возрасте. Потом я замечтался о том, как стану богатым: в Америке я когда-нибудь заработаю денег и на них куплю в Турции газету, но не доведу ее до банкротства, как наши богатые дураки, а наоборот; а потом газета мне надоест, и я буду жить, как главный герой фильма «Гражданин Кейн», я буду легендарным человеком, живущим в одиночестве… еще, черт побери, есть идея стать президентом футбольного клуба «Фенербахче». Правда, мне пришло в голову, что, став богатым, я забуду обо всех этих банальных мечтах, я ненавидел богатых, но из-за Джейлян у меня в голове все смешалось. Потом я понюхал то место у себя на рубашке, где она во время танца держала руку, и вышел из уборной. На лестнице столкнулся с нашей компанией. Они сказали, что мы едем в другое место, и все расселись по машинам.
