Гибби послушался, залез под плед и, как сурок из норки, стал глядеть на прислонённую к кровати спину отца. Ещё с полчаса сэр Джордж продолжал пить. Внезапно он вскочил на ноги, повернулся к кровати, его бледное лицо исказилось от страшной боли, он упал на колени, опустив руки и голову на сундук, и мучительно застонал: — Муки ада объяли меня, Господи! Ох, как крепко держит меня сатана! Прямо за горло ухватила меня эта бесовская выпивка. Боже, не суди меня, не проклинай! Зачем Тебе проклинать меня, Господи, не знаю. Знаю, что Ты сделаешь всё по справедливости, а только лучше бы я не противился Тебе и Твоей воле! Не знаю, что мне делать, что со мной будет, где искать помощи.
Сколько раз пробовал бросить, да ничего не получалось. Ты Сам знаешь, Господи — Ты ведь всё знаешь! — я даже думать не могу, пока не выпью! Ни гимнов не помню, которые раньше пел, ни молитвы — ещё мама меня учила. Пока не хлопну стаканчик — другой, всё мне так тошно, что впору глотку себе перерезать. А как только выпью, так сразу и забуду, что думал бросать, и пью, пока самого не затошнит. Боже, Боже, зачем же Ты сотворил всё то, из чего делается виски, коли знал, что из — за него я перестану быть человеком?
Он остановился, дотянулся до кружки, стоявшей на полу, и сделал огромный глоток. Потом, закашлявшись, он с виноватым видом поставил кружку на пол и снова заговорил: — Господи, я вижу, что мне надежды больше нет, — ведь сама река жизни мне не в радость, если бутылка пуста. Кто пьёт, тот знает. Не то чтобы мы были пьяницы — нет, Господи, мы ведь не пьяницы, совсем нет! — а только ничего делать не можем, пока не выпьем. Пьём мы, конечно, много, но пока ещё не пьяницы, нет, — вот и сейчас я не пьян. Всё это правда, плохой я человек, а только разве бы я стал молиться Тебе, Господи, кабы не выпил сначала пару кружек? Ох, Господи, смилуйся, освободи меня от власти сатанинской! Господи, Господи! Ничего не могу с собой поделать! Не посылай меня в проклятое место! Даже бесам ты позволил войти в свиней, так позволь же и мне!
Бедная, несчастная человеческая душа! Пусть и тело, и разум замутнены выпитым зельем, она всё ещё остаётся душою живою и мучается от собственного греха. Из самой пасти ада она взывает к Богу. Пока у человека остаётся способность согрешить, он остаётся человеком. Бог внимает этой молитве из глубины отчаяния уже потому, что она признаёт своё бессилие; но трезвые прошения недобрых и самодовольных Он отвергает. Кто сам не прощает, тот и прощён не будет. Поэтому молитва фарисея — это всего лишь глухие удары о стены ада, а когда чья — то душа взывает к Нему из огня, её отчаянный вопль заставляет трепетать струны любящего Отцовского сердца.
