Гоги рассмеялся.
– Молодец, девочка. – И принялся за следующий бутерброд. По очереди подолгу разглядывал родителей и её. Прожевав, сказал: – Породистая у тебя семья.
– Борзых щенков производит, – снова не удержалась Лиза.
Он кивнул.
– Вот-вот. Завтра в одиннадцать чтение новой пьесы, прошу тебя, не опоздай.
– Я ушла из театра, Георгий Кириллович. Это не шутка, не игра. Мне не нравится моя прошлая жизнь, и я решила начать новую.
– Ты это всерьёз?! – взревел он. – Ты с ума сошла?! Ты самая яркая во всём театре. Да, я тебя придерживал. Да, я тебя настаивал…
– Но я не настойка. И много лет я ждала ролей. И, как пёс, ждала доброго слова. Поздно. Переждала. Я хочу прожить свою жизнь, не чужие.
– Доченька! – раздался крик матери.
– Доченька! – вторил ей отцовский рык.
– Вот видишь, родители тоже ничего не понимают.
А она легко засмеялась. Наконец спазм разжал её, и пропали нарядные героини. Наконец она поняла.
– Вот-вот, именно это! Я хочу прожить свою жизнь, не чужие, – повторила уже осознанно. – И папка сказал сегодня: я роль мамочки играла в семейной жизни. Я много лет играю чужие роли, живу чужие жизни. А я-то сама – кто, а какая-такая жизнь – моя?
– Ну и кто ты? – сердито спросил Гоги.
– Пока не знаю. Разве не интересно хоть и не на старте жизни, а понять всё-таки: кто я?
– Ты сошла с ума! – повторил Гоги очень тихо. – Я вдруг очень устал, и у меня совсем нет сил объяснить тебе, доказать тебе, что ты актриса – от Бога, это твоё призвание, это твоя единственная судьба. И ты – единственная женщина, которую я встретил… и если бы ты…
– Что?! – вырвалось у неё и у матери.
Перед глазами заплясали кляксы красок.
Размываются друг другом, смешиваются в причудливые оттенки и сочетания, рассыпаются.
Происходит что-то странное с той минуты, как Алесь взялся уходить от неё, а Гриф стал громко бить хвостом по полу.
Сейчас Гриф вдруг уткнулся в её колени лобастой мордой и мягко зубами прихватил её руку.
Она пришла в себя. Потрогала голову, провела по лицу.
– По-моему, я сегодня сошла с ума.
– Нет, ты не сошла с ума. – Оказалось, у Гоги совсем нет голоса, и нужно догадываться, что он говорит. – Если ты уйдёшь, я погиб, я не смогу быть режиссёром. Ты все эти годы делала меня всемогущим.
– Где же ты, сынок, был раньше? – перебил его отец. – И почему держал её в чёрном теле?
– Съели бы!
– Кто? Кого? – пробормотал отец.
– Бабы. Её. Берёг я её. Охранял. Ждал часа.
– И чем же этот час отличается от предыдущих? Или теперь они её не съедят?
