На суде свидетели подтвердили, что хозяин приревновал сожительницу и первым замахнулся ножом на безоружного гостя, а потом погас свет…
В результате вышеназванных грамотных действий со стороны Батона, спустя пяток лет, добродушно скалясь, Ренат хлопал меня по плечу, будучи на свободе и навеселе. Дело, по его разумению, не терпело промедления — он предлагал ехать к какой-то Алле к черту на кулички. Водкой и яблоками он уже затарился. Мне отводилась роль посредника или сводника. Короче, бред сивой кобылы. Или нет — дикого быка, влюбленного в Луну. Я отбоярился тем, чтобы грозный друг детства позвонил утречком, часиков в восемь-девять.
Гром прогремел по расписанию. Я схватил трубку и взглянул на часы. Батон орал на том конце провода, что мы «забили стрелку», назад ходу нет, и что он уже поймал частника. Еще Ренат просил взять паспорт. На всякий пожарный. «На очную ставку, что ль?» — буркнул я в трубку, зевнул и услышал в ответ квакающий смех.
Но чем ближе подъезжали мы к Дивизионке, тем жиже становился Ренатов смех. До железнодорожного переезда Батон, развалясь на переднем сиденье и жуя резинку, калейдоскопически изложил события последних лет, закончив свой рассказ резюме: «Фраернулся из-за бабы, понял?» Пока мы пережидали грохот товарняка, меня так и подмывало выйти из «жигулей» и уйти домой пешком, Батон обернул ко мне тревожное лицо: «Может, вина купить, а? Сухого? Все ж таки эта… женщина она…» И разозлился: «Перебьется!..»
Дом Аллы представлял из себя шлакозасыпной домик с кривым палисадником и большим огородом, сплошь засаженным картошкой и сорняком. Батон велел водителю обождать, не выключая мотор, минут пятнадцать. Открыл калитку, пнул бросившуюся под ноги дворняжку, постучал в дощатую, побитую сапогами дверь и поставил меня впереди себя. Выждав, я постучал еще раз. «Стучи, стучи, — дыхнул в затылок Батон. — Спят… На рынке она не работает, я узнавал».
Дверь открыла заспанная полуодетая девушка с синяком под глазом и жадно уставилась на винтовые колпачки бутылок, торчащие из пакета. «Мать где?» — рявкнул Батон. «А она болеет…» — хихикнула девица и прикрыла ладошкой выбитый зуб. Мы прошли внутрь.
Позднее увиденное Ренат охарактеризовал как бордель. Причем солдатского пошиба — у печки стояли кирзовые сапоги, на столе пустые бутылки и банки из-под армейской тушенки. Запах был, как в казарме поутру. Девушка, хихикая, скользнула в соседнюю комнату, там скрипнула кровать, и в проеме возникла стриженая лыбящаяся рожа с чубчиком: «А-а, водяра пожаловала!» Батон метко запустил сапогом в чубчик: «Цыть!», воткнул нож-финку с плексигласовой наборной ручкой в стол. И вояка-дембель гренадерского роста изобразил «цыть», едва попадая ногой в сапог и роняя портянки. Дверь хлопнула, в доме поднялась пыль.
