-- И что же мы рисуем?
-- А вот, к примеру, - Игорь ткнул пальцем в портрет Анюты, висящий на стене.
Александр Александрович шагнул поближе. Корсаков увидел, как заходили желваки на его скулах. На портрете Анюта, обнаженная, сидела на полу по-турецки, в руках у нее горела свеча, трепетное пламя бросало резкие тени на ее тело, отражалось в зеленых глазах, смотревших из-под нахмуренных бровей. Александр Александрович пригнулся, разбирая подпись в углу холста.
-- Вы Игорь Корсаков?
-- Да, я - Игорь Корсаков.
Александр Александрович помолчал.
-- Вам повезло - я видел ваши работы в галерее Эберхарда в Штутгарте. Иначе за то, что вы изобразили мою дочь в столь непотребном виде... - он сделал многозначительную паузу, - А что вы здесь делаете, позвольте узнать? Вы же художник с именем.
-- Живу я здесь, папа, - ответил Корсаков.
-- Не сметь обзывать меня отцом! - вновь разозлился Александр Александрович.
-- Как угодно, я думал, что вам будет приятно.
Анюта истерически расхохоталась.
-- Картину вашу я забираю, - непререкаемым тоном заявил Александр Александрович.
-- Она не продается, - возразил Игорь.
-- А не сказал, что покупаю, я сказал - забираю. Анна, он с тобой спал?
-- Я попросил бы не оскорблять даму в моем присутствии, - заявил Корсаков.
-- Он мой учитель! - внезапно сказала девушка.
-- Учителей тебе буду выбирать я! - Александр Александрович обернулся к Игорю, - вон отсюда, или вам помочь?
-- Зачем же, я и сам, - Корсаков тяжело встал с матраса, подхватил куртку, снял с гвоздя шляпу - настоящий ковбойский "стетсон", и вальяжно прошествовал к дверям, - пардон, забыл кое-что, - натянув шляпу поглубже, он обернулся к татуированному парню, - как здоровье, дружок?
-- Не жалуюсь, - ухмыльнулся тот.
-- Ну, это пока, - Игорь без замаха врезал ногой ему в пах, и, не теряя времени, добавил кулаком в лицо.
Парень, опрокинулся на спину, а Корсаков, приложив два пальца к полям шляпы, подмигнул Александру Александровичу. Взвизгнула Анюта, Игорь заметил летящую сбоку тень, но отреагировать не успел - темнота поглотила его, как лавина зазевавшегося лыжника.
Она пришла проводить тюремную карету, но лучше бы она этого не делала. Бритый наголо, в полосатой арестантской одежде, Корсаков старался не обращать внимания на любопытствующих - слишком давили кандалы, слишком тяжко гнула к земле арестантская роба. Причем, не столько тело, сколько душу.
Она, как всегда, не вышла из кареты, только отдернула занавеску. Корсаков увидел, как побледнело ее лицо, когда она нашла его в толпе ссыльных, и горько усмехнулся. Да, вид, конечно, непрезентабельный: обвислые усы, недельная щетина, цепь от ножных кандалов в руках... Уезжай, любовь моя, у нас все в прошлом.
