-- Не спи - замерзнешь! Ну-ка, Герасим, помоги его поднять.
Какой еще Герасим? Который собачку утопил? Живодер!
-- Не Герасим я, Герман.
-- Все равно помоги.
Корсакова подняли на ноги, он открыл глаза. В лицо ему участливо заглядывал Шестоперов.
-- Ну, ожил? Игорек, так не договаривались. Вечер в самом разгаре, а ты - спать! Не пойдет. Вот Гермоген, - Леня указал на мужичка, - знает дыру...
-- Герман я.
-- Какая разница? - искренне удивился Леня. - Короче, нормальные герои всегда идут в обход. Двинули, други.
Через дыру в ограде возле самой реки они проникли к вожделенным вождям и с комфортом устроились в беседке. Леонид разложил на столе закуску и праздник продолжился. Игорь посмотрел на поникшие кусты, на лужи на дорожках, на мокрые скульптуры, которые казались в темноте надгробиями и ему стало тоскливо, будто это он вынужден стоять в парке забытым памятником самому себе.
Несостоявшийся утопленник Константин еще два раза бегал за водкой, которая уже потеряла всякий вкус и пилась легко, словно ключевая вода. Говорили об искусстве, о бабах, о Поклонной Горе, на которой Наполеон ждал бояр с ключами от Москвы, о вождях и снова об искусстве и бабах. Изредка, когда сознание возвращалось, Корсаков пытался уловить нить разговора, но говорили все разом, причем прекрасно понимали один другого и никто не пытался переубедить оппонента, используя в качестве аргумента пустые бутылки. Обращались друг к другу исключительно вежливо, даже с нежностью, чему Корсаков немало удивлялся.
-- ...а я тебе говорю, друг Гервасий, что у всех американок жопа резиновая и если взять булавку...
-- Герман я. Булавкой винную пробку не расковыряешь, шило надо, Ленечка. А расковыряешь, крошки вытрясешь и сдавай ее, родимую, как стеклотару. Вот Константин не даст соврать. Скажи, Константин!
-- Я скажу: не надо орден, я согласен на медаль!
-- ...знак доблести и чести...
-- На Арбате любую медаль, а то и Героя Союза, царствие ему...
-- ...и прозрачен асфальт, как в реке вода, - Корсаков внезапно обнаружил, что последняя фраза принадлежит ему и что он поет, а остальные пытаются подтягивать в меру знания слов. - Ах, Арбат, мой Арбат, ты мое...
-- ...художество...
-- ...похмелие...
-- ...поэзия...
-- ...отечество. Никогда до конца не пройти тебя, - Корсаков допел и заметил, что из глаз текут слезы, и все заметили, что он плачет, но было совсем не стыдно, а просто хорошо - слезы принесли облегчение и смыли тоску.
