– Гош, ну ведь правда ерунда… Я не понимаю, зачем!
– Потому что обрыдло все! Достало!
– Хочешь отца зацепить! А ты понимаешь, что Мика подставишь? Ну нарушишь ты правила, докажешь всем, какой независимый и благородный, а он останется в дураках! Дальше финала все равно не пустят, родоки твои придут игры смотреть…
– Пусть! На это и расчет! Он громче всех возмущался, зачем взяли этого хохла! Вот пусть посмотрит, зачем!
Лина устало спросила, откуда ему знать, кто и какими словами возмущался. Егор так же вяло отозвался:
– Уж я представляю.
Они поглядели друг на друга и обменялись улыбками – вскользь. Лина встрепенулась, опомнилась, будто только сейчас осознала, с кем она разговаривает.
Это же Егор!
Они вместе, рядом, так какая разница, что происходит вокруг?!
Как только они отгораживались от всего мира, все шло прекрасно. Но стоило вернуться на землю, и – бац! – нахлобучивало проблемами, как сугробом. Не пошевелиться и жутко холодно.
Она еще помнила снегопады в Воронеже.
– О чем ты думаешь? – Спросил Егор, взяв ее за руки.
– О зиме. О снеге. О маме…
Она ждала, что он попросит: расскажи… Но Егор сказал:
– А я все про турнир думаю. И про Мика.
Она заставила себя улыбнуться:
– Вот ему, наверное, икается!
* * *
Тревога преследовала ее. Временами даже в паранойю превращалась. Лина плохо спала, представляя, что вот-вот Егор ее бросит. Почему? Причин хватало. Одно только отражение в зеркале выбивало почву из-под ног. Что он в ней нашел? Тощая, блеклая, ни лоска, ни шарма.
Тьфу!
И поговорить с ней не о чем!
Только теннис их объединял, только о нем и болтали.
Бросит. Точно, бросит!
Кроме того, она страшно волновалась за Мика. По яростному блеску его глаз было ясно, – что-то не так. То ли обиду он затаил на нее с Гошкой из-за их чрезмерной опеки, то ли сил после его таинственной работы не оставалось – их спариннги прекратились. Он вернулся к своей ненаглядной стенке. Молотил как робот.
Турнир опять же… Прежнего азарта не ощущалось, но беспокойство нарастало.
Ежедневный восторг от встреч с Егором повергал в эйфорию, но ненадолго. То и дело возвращался страх, – будто кто-то внутри поскуливал, тоненько, с подвыванием. Ракетка казалась тяжелой. Палыч смотрел недовольно. Карина – так вообще испепеляла.
И Мик стрелял, стрелял своими черными глазищами. Словно знал про нее что-то такое, что никто не знал. Даже она сама!
Лине постоянно вспоминалась фраза, услышанная в каком-то фильме: «Невозможно чувствовать столько всего сразу!».
