***
Мария еле дождалась окончания рабочего дня. Ничто так не освобождает от мечты, как более грандиозная мечта. Про книжку в черных обложках ей рассказал Евгений Борисович. Рассказал, чтобы не быть голословным, утверждая, что Доминик, его бывший студент, сошел с ума. По словам профессора, парень тряс этой книжкой перед лицом преподавателя, хвастаясь, что в ней описано, как можно исполнить любое свое желание. Конечно, такой волшебной книжки не существует, ее быть не может. Но вот же она - Мария держит ее в руках. И пусть другие думают, что это шутка, фантазия больного воображения, но она точно знает, что это за книга. Она искала ее годами. Искала в душных комнатах студенческих общежитий у высохших от бумажной работы аспирантов, в сумрачных квартирах назойливых и страдающих от похмелья доцентов, в жарких странах у пропахших табаком и дешевым одеколоном иностранцев. Она нигде не могла ее найти. Она уже почти отчаялась. И вот книга сама нашла ее. Сама пришла ей в руки. Теперь она ни за что ее не упустит. Это ее самый последний шанс. И она готова отдать за него все.
В лимонном платье и бежевом пиджаке, с перепутавшимися локонами и скатавшимися тенями женщина ринулась на кладбище. Побродив среди надгробий с полчаса, Мария заприметила траурную церемонию, двигавшуюся прямо в направлении ее. Это была удача. Кому пришло в голову хоронить покойника прямо перед заходом солнца, осталось загадкой, но Марию это абсолютно не волновало. Притаившись за высокой елкой, она ждала своего часа. Надо было незаметно проскользнуть в толпу, смешаться с родственниками и друзьями, как можно ближе пробраться к усопшему, как можно увереннее блеснуть дамским зеркальцем, как можно быстрее скрыться с места преступления. У Марии горели глаза, волосы совсем растрепались под порывами ветра, тональник потек по потному от волнения лицу, лимонное платье промокло насквозь страхом и желанием, пиджак был вымазан пылью с гранитных памятников и железных оград. Ее можно было принять за скитающуюся по кладбищу бездомную сумасшедшую, но ни один человек не поднял на нее глаза. Ее видели все, но никто из той процессии не увидел того, что было у нее внутри, не увидел ее злобы, ее ненависти, ее презрения. Не видела этого и она. Не слышала, как эти чувства яростно пробивают стену и зацветают ядовитыми вьющимися цветками, гложущими ее изнутри, поглощающими всю ее без остатка, выплевыющими лишь бледную тень ее самой.
