В то утро мы повторили маршрут, по которому гуляли они с Эмеренц. Пес обежал весь ее участок, где она обыкновенно убиралась, все одиннадцать домов, а я под слепящим глаза мокрым снегом, в заданном бешеном темпе, запыхавшись, поспешала вслед, наподобие какого-то одержимого Пер Гюнта[11]. Наконец псу, резко дернув, удалось-таки меня повалить; зато мы были у цели: нашли, кого искали. Он и Эмеренц-то, стоявшую к нам спиной, чуть не сбил с ног, прыгнув на нее сзади, но та была куда сильнее, вдесятеро сильнее, чем я даже в молодости. Обернувшись, и увидев меня, подымающуюся с колен, она вмиг поняла, в чем дело, и перво-наперво вытянула как следует Виолу волочившимся поводком. Пес взвизгнул, Эмеренц хлестнула еще. Мне жалко стало бедное животное.
— Сидеть, подлюка! — накинулась она на него совсем, как на человека. — Как себя ведешь? У, каналья!.. — Тот глядел на свою укротительницу, не в силах отвести глаза, как прикованный. — Хочешь, чтобы ко мне отпускали, обещай, что не будешь больше напиваться! Права, права твоя хозяйка; одного только не знает, что это день моего рождения был. И никто этого не знает, ни Йожи, брат, ни Шуту, ни Адель, ни Полетт; никому никогда не говорила. А подполковник, тот забыл уже. Но все равно нельзя так себя вести, надо прежде позволения спросить… Встать, Виола! — Собака, легшая под ударами и молча, со скорбной слезой сносившая их, поднялась. — Прощения проси! — Пес поднес левую лапу к сердцу, а правую воздел к небу, точь-в-точь — статуя какого-нибудь патриота, приносящего клятву родине. Я и не знала, что Виола умеет еще и служить. — Проси прощения! Проси! — понукала Эмеренц, и собака гавкнула коротко. — Еще раз! — Пролаяла еще, не сводя глаз с дрессировщицы, догадываясь, что все дальнейшее зависит от правильного исполнения номера. — Теперь обещай, что слушаться будешь. — Пес подал ей лапу. — Не мне, я-то знаю, хозяйке своей.
Поскуливая, он с виноватым видом протянул лапу мне, как волк на картинках — св. Франциску Ассизскому[12]. Я, рассерженная на них обоих и больно ушибив коленку, лапы не приняла. Тогда, видя безуспешность своих попыток, пес опять без всяких подсказок отсалютовал мне правой, прижав левую к сердцу. Я сдалась. Опять они взяли верх! И оба это понимали.
— Виола пообедает со мной. А вечером к вам приведу, — сказала Эмеренц. — Не беспокойтесь. Коленку-то обмойте, вон кровь. Всего вам хорошего.
И достаточно было ей только бровью повести и качнуть головой, чтобы собака поняла и дважды пролаяла отрывисто на прощание. Зацепив поводок за забор, Эмеренц опять взялась за лопату. Они меня отпускали! И я, увязая в снегу, побрела восвояси.
