Закат их любви | страница 9
— Дерзить? Ты что называешь дерзостью?! — недовольство Падишаха возрастало наравне с раздражением, от чего он выглядел действительно, безо лжи, пугающим. Такими, как он сейчас, обычно описывают кровавых правителей, что измарали руки в алой-алой крови.
— Но Повелитель… Почему? Почему вы забыли обо мне, хоть и клялись в любви? — её дрожащий, неуверенный голос совсем, казалось Султану, ей не подходит. Но даже столь дурной, как у неё, нрав, можно утихомирить.
— Не забывайся, Чичек, перед тобой — Повелитель мира! А они, — Султан на мгновение притих, — члены моей семьи, матери моих детей! Ты должна уважать их, ибо они принесут Османской империи наследников!
— Тогда и вам не стоит забывать то, что я — тоже мать вашего ребёнка! — цветок гарема, окончательно утратив желание оправдаться, с неким укором смотрела на Султана, поджимая алые губы, что когда-то он целовал, — Пускай Айшель и умерла тогда, съеденная оспой, и вы приказали забыть о ней… — стараясь не плакать, продолжила наложница, но обида горьким комом стояла в горле.
— Дай Аллах, и Махидевран, и Хюррем родят шехзаде! Тогда ты, несносная, поубавишь свой нрав!
Будто сердце ранили копьём, заодно пробивая и лёгкие, настолько Эдже стало трудно дышать. Она не могла поверить, что Повелитель действительно сказал, что хочет, дабы у него были ещё дети от этих женщин. Где-то в глубине души она всё ещё желала, дабы он её любил и одаривал подарками, посему и набралась смелости признаться во содеянном, добавляя, что Сюмбюль-ага думал, что это лекарство.
Обида острыми иглами заколола и без того израненную душу наложницы.
— Да раз вам, Повелитель, так сильно хочется ещё детей, — Эдже, словно отмахнувшись, показала рукой на свой живот, — так пригласите наложницу в свои покои! Чего вы ждёте?
— Что ты, хатун… — Падишах, казалось, утратил дар речи. Ярость заполняла его сознание, вытесняя разумные мысли.
— Но только знайте — в этом случае моя любовь навсегда потеряна для вас. И любовь нашей Айшель — тоже! — бывшая Султана недовольно поджала губы, с вызовом смотря на Падишаха и надеясь, что имя упокоенной без имени дочери заставит правителя вспомнить о своих сладких речах да не менее прекрасных клятвах.
— Как ты смеешь ставить мне условия?
Ответом Султану послужила тишина, что гнетуще давила на уши. Он думал, что она будет возражать, кричать, бить вазы и хрупкий декор — но нет, она молчала, смотря ему в глаза всё таким же взглядом, как и четыре года назад, когда её, пленённую принцессу под именем Анна, привезли в султанский гарем. В этих грифельных глазах он ясно видел вызов, и понимал, что она не отступит.