Мы в нашем месте для репетиций, в задней части автомастерской отца Энджело. Энджело работает здесь механиком, когда он не «на гастролях». После того, как я окончила девятый класс, а Энджело — школу, был период, когда он уезжал в полугодовой тур со своей группой. Складывалось впечатление, что они подпишут контракт со звукозаписывающей компанией. Но заинтересовавшаяся ими компания подписала контракт с солистом, а всем остальным было сказано проваливать.
Энджело некоторое время бесился, а затем начал пробоваться во множество других групп — ни в одной ему не сказали, что он не может быть музыкантом. Потом он услышал меня в школьном мюзикле, понял, что я не могу петь в унисон с другими, даже если от этого будет зависеть моя жизнь, и уговорил меня пройти прослушивание для его собственной группы. Оказалось, что моя неспособность (на самом деле, нежелание) петь, как другие — именно то качество, которое Энджело искал в солистке. Вскоре он привлек Стефани, чтобы она играла на ударных как выяснилось, у нее это очень хорошо получается — и была бэк-вокалисткой. Так родилась наша группа.
По правде говоря, в прошлом году пение стало моим спасением или чем-то вроде этого. У Трейси была мода, у Роберта — актерство, а я пыталась найти то, что поможет мне укрыться от лавины дерьма из моей жизни. Я не задумывалась о пении до конца девятого класса, но как только это пришло мне в голову, все изменилось. Это стало моим, и это не было связано со смертью папы, моей семьей или каким-то парнем. Оно было только моим.
— Рози, мне кажется, мы неплохо сыграли гармонии в припеве, говорит Стеф.
— Детка, не надо ее сейчас отвлекать. Ей нужно сосредоточиться. Мы должны любой ценой сыграть наш первый концерт до конца года, а времени не так уж много осталось. Свитер, иди сюда.
Так повелось, что Анджело начал использовать мою кличку с теплыми чувствами — он называет меня Свитер, потому что мы познакомились на уроке самоподготовки, когда я была в новом свитере, хотя за окном было 900 F (+32,22 >оС) — но теперь он пользуется ею, только когда злится.
Я демонстративно закатываю глаза, глядя на Стеф, и направляюсь к большому матрасу в углу. Чтобы я могла сесть, мне приходится отодвинуть старый контейнер из-под еды, и что бы в нем ни было — уже застывшее в твердый комок — стучит, когда он падает на пол. Он возвращает мне гитару, а потом расставляет мои пальцы в некомфортное положение, необходимое для «пыточного аккорда», как я его называю.
