В свете фонариков, тускло светивших только под ноги, по абсолютно тёмной улице, спотыкаясь и проваливаясь в разные невидимые неровности сельской дороги, мы дошли и вошли в помещение бывшего сельсовета. Там, в просторной комнате секретаря, при свете керосиновой лампы собрался актив села. Человек тридцать. Практически всё взрослое население посёлка, старики.
Нас ждали.
9.
Мы с Мишкой поздоровались. Нам разноголосо и приветливо ответили. Шумно задвигав стульями, предложили присесть.
– Ну, как дома отдыхается, Евгений Павлович, нормально, осмотрелся? – преувеличенно бодрым тоном, почти армейским, спросила местная исполнительная Голова, бывшая библиотекарь Валентина Ивановна.
Керосиновая лампа ярко высвечивала середину стола, руки людей, лежащих на нём, совсем плоско лица присутствовавших. А их уши, и всё что за спинами, терялось в абсолютной черноте. Как и сами лица, порой, если человек отклонялся на спинку стула, или менял позу. Тогда они – лица, с разной степенью желтизны – от лампы, и черными провалами глазниц, тенями от носа, губ, подбородка, растворяясь, обезличиваясь, мгновенно уходили в никуда, в темноту… И вновь потом проявлялись… в той или иной степени. В комнате остро пахло керосином, табачным дымом, ещё чем-то кислым.
Обстановка была фантастически нереальной, если представить в каком веке и при каких достижениях цивилизации мы живём. Парадокс просто. Сдвиг эпох. Какая-то тысяча с небольшим километров, а по прямой и того меньше, Кремль, Манежная площадь, казино, отели, великолепные шоссе, эстакады и… яркий электрический и неоновый свет днём и ночью. А здесь – реальные двадцатые годы: разруха, заброшенность, тени-люди, и чадящая керосиновая лампа. Либо – больной сон приснился, либо мы попали на съёмки кинофильма про первых подпольщиков или трудное «детство» становления Советского государства. Особенно это хорошо читалось в ярко блестевших Мишкиных глазах. Он был просто ошарашен. Но это был восторженный мальчишеский ужас новизны и причастности к взрослой жизни: новой, необыкновенной, непонятной. Я приобнял его за плечи, чтоб не испугался случайно. Я и сам, откровенно говоря, был потрясён. Невольно оглянулся: нет ли кинооператора где сзади и дамы с «хлопушкой»… Нет, вокруг хоть и приветливые, но серьёзные, даже озабоченные полулица, полутени.
– Мы уже знаем, мне сказали, что кто-то нахулиганил там с твоими колёсами… – участливо, тёплым уже голосом, продолжила Голова, заметив, что мы уже разместились за столом. – Не переживайте, Евгений Павлович, разберёмся. Найдём и накажем. Это уж дело чести, как говорится. Это я обещаю: найдём. – Легонько, но твёрдо прихлопнула ладонью по столу. Проследив её жест, присутствующие тени-люди закивали головами. Послышалось негромкое, но уверенное: «Да, это конечно», «Найдём», «Мало не покажется», «Ага!». – О чём мы вас хотим попросить, Евгений Павлович, всем селом, всем активом. Мы тут подумали, посовещались… Мы знаем, что вы, наш земляк, с хорошим, высшим образованием человек, на хороших должностях там служили, с опытом, далеко не маленьким человеком были в Москве. Если при бывшем президенте охранником говорят, служили. Это ж такая величина, если подумать, связи, и всё такое прочее… – Я непроизвольно заёрзал на стуле, Мишка чуть сжался.
