На следующий день приехали в Псков. И снова кремль, серого камня, под конусами суровых сторожевых башен. И снова монастырь, группа церквей в окружении каменных стен. Больше в том городе я ничего не запомнил. Почему-то подумалось: история сохраняет исключительно крепости. Одни защищают от врагов физических, другие же – от духовных. А все, что за пределами крепостной неприступной стены, рано или поздно рассыпается в прах.
Мы шли над рекой. Летел ветреный мокрый снег. Она ежилась. В ее глазах отражалась зябкость хмурого дня. По бесшабашной манере юности на ней не было головного убора. Подняв воротник, тщетно пыталась спрятаться.
– Что, замерзла, бедняжка?
Молча кивнула. Мне ее стало жаль. Стащив свой длиннющий шарф, я замотал и укутал ее по самый нос. Она не противилась. Я снова подумал: надо же, вот ведь бедняжка. Ветер лизал мое горло, но на душе почему-то разлилось тепло.
Нас стало четверо. Повеселело. Кеша кадрился с обеими. Ее подруга не без кокетства звалась Анютой. Я же мою геройски спасенную от напрасного прозябания как окрестил Бедняжкой, так по-другому уже и не мыслил звать.
Вечером они переселились в наше купе.
Той же ночью, в грохочущем дымном тамбуре, Кеша сказал:
– А она – девочка ничего. Я б ее трахнул.
– Не тронь ее, понял?
– Да ладно. Напрягся. И пошутить-то нельзя…
В Ленинграде она взяла меня за руку. В Таллинне испугалась, что я куда-то исчез. В Риге зашла в парикмахерскую, и долго затем пытала, нравится ли мне ее новая стрижка с укладкой. Каунас, Вильнюс, Кенигсберг – замельтешило в глазах. Шпили, башни, черепица, мостовая – сказочные декорации. Помню все и конкретного ничего. Мир превращался в расплывчатый фон.
Последним пунктом был город Брест. Еще одна крепость, стоявшая, как известно, насмерть. Крепостями мы насытились по самое горло, исторические камни вызывали несварение впечатлений, совсем иной голод начинал нас посасывать. Отправив Кешу с Анютой, мы остались в купе – я и она.
Неподвижные… жалкие… нежные… влажные… жгучие, жадные – губы женщины, я их тронул, и мы начали целоваться. Поезд дрогнул, покатил, на стыках постукивая. Мы всполошились. Нас отогнали в тупик. Впереди был весь день.
Когда дошло до самого важного, она сжалась и пресекла. Я не настаивал. Все было и так хорошо. Чудесно. И страшно. Я осторожно ее исследовал, пробуя на ощупь, на запах, на вкус. Она восхитительно распалялась, смущаясь. Время от времени я откидывался передохнуть, но она тут же меня к себе вновь притягивала. В ней томилась беспощадная требовательность. В тот раз, впрочем, так и не раскрепощенная.
