. Жила она с матерью, настоящей дамой, некогда очень красивой, которая разорила своего супруга, с чисто спортивным азартом практикуясь в грехе прелюбодеяния. Уродливая Адела, обреченная, напротив, неустанно следовать правилам строгой морали, преподавала сестрам Жинебреда французский и историю, руководствуясь кратким изложением Анкетиля. Под ее наблюдением девицы читали французские романы. Во-первых, произведения мадам Штольц: «Магапи», «Белый дом», «Злоключения мадемуазель Терезы», — далее непременно мадемуазель де Флерио, а также «Элиан» и «Анна Северен» мадам Августус Кравен. Повзрослев, сестры получили разрешение ознакомиться, разумеется во французских переводах, с книгами госпожи Марли: «Вторая жена», «Дом Шиллинг», «Маленькая принцесса де Брюйер». Тайком же девушки, всю жизнь читавшие только по-французски, проглотили несколько занимательных историй Бурже и даже пару сладострастных творений Прево.
Адела Монтолиу диктовала им «Напутствия матушки своим детям» мадам де Ламбер и обожала повторять, что «Les vertus des femmes sont difficiles parce que la gloire n’aide pas a les pratiquer. Vivre chez soi, ne regler que soi et sa famille, etre simple, juste et modeste, vertus penibles, parce qu’elles sont obscures. II faut avoir bien du merite pour fuir l’eclat et bien du courage pour consentir a n'etre vertueuse qu’a ses propres yeux[23]. Кроме того, учительница научила их отличать point a l’aiguille от dentelle duchesse и от point a la rose[24]. Сестры Жинебреда могли рассуждать о достоинствах и особенностях алансонского, миланского и брюссельского кружева, а также фламандского, английского и венецианского и беседовать о многих других утонченных и бесполезных предметах. Больше они ничего не знали.
Амелия и Элпидия до сих пор иногда встречали свою бывшую учительницу, уже очень старую, сгорбленную и брюзгливую. Происходило это в церкви в Фелипонс перед распятием, где сестер охватывали благочестивые чувства и слова молитвы перемежались разговорами о том, как трудна стала жизнь. Все три женщины давно позабыли наставления мадам де Ламбер, погрузились в пучину беспросветной нищеты и с некоторым даже удовольствием рассуждали на тему о том, что «нам, беднякам, сейчас приходится несладко». В свои восемьдесят лет Адела окончательно покорилась судьбе. Сестры могли протянуть еще лет двадцать и одинаково боялись как жизни, так и смерти. Теперь учительница и ее бывшие воспитанницы достигли полного взаимопонимания и держались на равных, делясь насущными проблемами. «Если бы по крайней мере Элпидия поправилась», — вздыхала Амелия. Но Элпидия и не думала поправляться; с тех пор как умер отец, вот уже пятнадцать лет, она укладывалась в постель с первыми холодами и хворала до самой весны, попеременно жалуясь то на голову, то на грудь, то на живот. Амелия самоотверженно лечила сестру и чутко прислушивалась ко всем ее желаниям, увы, как правило, невыполнимым за недостатком средств. Она ни на минуту не теряла выдержки и мужественно терпела несносные капризы отчаявшейся больной. Однажды соседка, чья кошка принесла потомство, подарила старым девам котенка, дабы развлечь Элпидию. Подарок был принят без особого восхищения, «только чтобы не обидеть эту добрую женщину», но вскоре животное стало радостью и утешением сестер. На шею ей повесили колокольчик и нарекли именем «Мурр» — литературная реминисценция времен Аделы Монтолиу. Но вскоре от этой затеи пришлось отказаться, так как животное на такую кличку отзываться не желало. Гораздо охотнее кошка шла на классическое «кис-кис», и Женебреды не могли нахвалиться на ее необычайную сообразительность. Сестры привыкли включать кошку в свои беседы, и казалось, что умница почти все понимает. Киска напоминала им Мадрону, ту самую покойную Мадрону, которую обе когда-то и любили, и ненавидели. Они с удовольствием назвали бы зверька Мадро-ной, если бы не боялись оскорбить этим память умершей. Когда их любимица впадала в беспокойство (ее никогда не выпускали на улицу), сестры делали вид, будто очень раздосадованы, но широкие ноздри Элпидии раздувались еще больше, а запавшие глаза больной начинали блестеть. Она не переставая гладила кошку, и та устраивала «поистине отвратительные сцены», по словам Магдалены Блази. Но Жинебре-ды не обращали на ворчание гостьи внимания. Прикрыв веки, они думали о Мадроне и предавались тоске по былым временам.
