У Хью были и другие заботы: грубые манеры его клиентов и скверное качество хлеба. Однажды он сжег ломоть хлеба, собрал пепел и растворил его в воде. На дне остался осадок каменного порошка. Он был достаточно мудр, чтобы ссориться с мельником из-за результатов своего опыта, иначе его обвинили бы в колдовстве. Он просто догадался, что рабочие поверхности новых жерновов, недавно доставленных на мельницу, были недостаточно ровными и крошились, что сказывалось на качестве муки. Он предположил, что ее качество улучшится и достигнет хотя бы французских стандартов, когда жернова приработаются. Во всяком случае не в его силах было изменить положение.
Да и оливковое масло стоило дорого. Часто в него подмешивали воду, и чтобы от нее избавиться, приходилось кипятить масло. Или в нем плавали мелкие веточки и кусочки коры, тогда его нужно было профильтровать. Иногда масло было загрязнено солью, и с этим он не мог ничего поделать. Такое масло не годилось для его целей, и ему приходилось пополнять запасы.
Хью со своим турецким слугой и двумя неотесанными подмастерьями-французами возвращался домой после недели, проведенной в замке богатого английского клиента, который отказался ремонтировать свои доспехи в руанской мастерской. В замке были плохой кузнечный горн и мягкая наковальня. Иисусе! Они что, ожидали, что он потащит с собой свою прекрасную закаленную наковальню в путешествие протяженностью десять лье[2]? И все же он почти сожалел, что не сделал этого. Работа бы очень упростилась. Но английский лорд хорошо заплатил и высказал свое удовольствие, особенно от меча. Хью пренебрежительно фыркнул. Вот если бы он работал в своей мастерской с ее оборудованием, он бы показал английскому лорду такой меч, что у того глаза вылезли бы на лоб. Хью старательно объяснил Абдулу, что меч был достаточно хорош для англичанина. Абдул величественно кивнул головой и сказал, что он того же мнения, что и его господин.
После того как проехали барон де Рец и его люди, Хью заметил, что мальчик осторожно повернул голову и видя, что путь свободен, выбежал на середину дороги. Он не походил на нищего. Он дружески общался с духовенством, спрятался от дворянина на коне, а теперь приближался к бюргеру на муле.
Угрюмое выражение оружейника и темное чужеземное лицо турка испугали мальчика так, что он забыл простой наказ священника и, запинаясь, выговорил обрывки из более сложного:
— Когда во славу Господа закончится и возобновится, — произнес он, — следует молчать до тех пор.
