— А если я пойду, Отче?
— Вы совершите самый прекрасный поступок, какой я только могу вообразить, сэр.
Разумеется, после этого Пьеру было нечего сказать; и если коварный старый ловец человеческих душ поймал еще одну душу для Бога, он действовал в рамках своих религиозных полномочий и выполнял свои обязанности. Обращение «сэр» звучало в ушах юного Пьера весь следующий день.
Маленькая группа монахов собралась на следующее утро у ворот проводить его, и он понял, что они будут вспоминать его не только в молитвах. Его мешок раздулся от колбас и ломтей хлеба. Они сделали ему особый кожаный ремень — он перекрещивался на спине и груди и концы его сходились у правого бедра, и здесь, на том месте, где крупные вельможи иногда носили знак своего рыцарского ордена, висел кувшин пахучего уксуса. Аббат отказался от его пожертвований и подал ему носовой платок. У Пьера до сих пор никогда не было платка.
— Смачивай его почаще в уксусе, — сказал старый священник, — и непрерывно дыши его испарениями. Доктора говорят, что это предохраняет от чумы. А теперь иди, и да хранит тебя Бог!
Это утро было самым приятным за все путешествие. Дорога на Париж была четко обозначена и шла, главным образом, под гору. Незначительное движение было целиком направлено в одну сторону и состояло в основном из небольших групп мужчин и женщин верхом. Очевидно это были состоятельные семейства, многие из них имели тяжело нагруженных вьючных мулов. Они покинули Париж рано утром. Они были сосредоточенными и серьезными, но без признаков паники. Пьера поразила их озабоченность. Никто из них не приветствовал его и даже не взглянул на него.
Маленькие фермы, которые все чаще попадались на пути, имели какой-то странный вид. Из труб шел дым, следовательно, в домах находились люди, но все двери были заперты и никто не работал в полях. После полудня Пьеру стали попадаться торговые заведения в предместьях города, но все они были безлюдны. Несколько мельниц, сыромятная и литейная мастерские, двор каменотеса — все были пустынны и забиты досками. Только собаки бродили за оградой, где находились печи для обжига и штабеля необожженных кирпича и черепицы и где обычно работали десятки людей. Все печи были холодными.
Пьер миновал несколько гостиниц, но они тоже были закрыты. Внезапно он обрадовался, потому что ему не надо было раздумывать, зайти ли в одну из них. Как и все в большом Париже, он хотел по возможности ни с кем не встречаться. Он боялся вступать в контакт с другими людьми, его сильнейшим желанием было побежать в церковь, схватить заказанные свечи и броситься вон из города. Он видел городские стены, но они все еще были далеко. Справа и слева от стен он видел реку. Трудно было представить, что это та же река, которая течет у стен далекого Руана.
