Пробудился Колька.
Но совсем не так, как в Москве пробуждался, а беззвучно. Мы просто увидели, как закачалась коляска. Подошли.
Он не спал, а спокойненько созерцал все окрест.
Жена вытащила его из коляски. Братишка вертелся рядом.
— Погляди, Братишка! Это — Ко-ля… — с уважением произнесла жена. — Видишь?
Братишка глянул, но не слишком внимательно.
Колька заплакал, и жена засуетилась:
— Сейчас, сейчас! Сейчас, козлик мой! Сейчас ам-амочки будем!
Я посмотрел на Братишку.
Хвост у него был внимательно вытянут поленом, обозначая раздумье. Не отрываясь, он глядел, как жена моя бережно и нежно потрясывает возле груди драгоценный сверточек, как восхищенно, любовно, тревожно заглядывает в глубину сверточка этого…
Он был умный пес, наш Братишка, и он мгновенно все понял. Отныне, он понял, вся жизнь этого дома, все самое сладкое внимание в этом доме — вот этому крикливому кулечку.
Он не обиделся — что вы?! — он просто понял это.
Я неловко выражаюсь, но он как бы сразу переключил регистр наших с ним отношений с одной тональности на другую. Сразу переключил.
Жена унесла Кольку в дом пеленать и кормить, а Братишка спокойно улегся на крыльце, рассеянно, как на полупустое место, поглядел на зашипевшую вдруг Кису, и стал задумчиво глядеть в сад.
— Ну, что, Брат? — сочувственно спросил я его. — Такие вот теперь дела…
Он посмотрел на меня точно так же, как только что смотрел на Кису. Из вежливости, впрочем, слегка постучал хвостом по крыльцу. Смотрел в сад, будто сквозь неотвязное размышление…
Его хорошее к нам отношение не изменилось, совсем нет. По-прежнему раза два на дню он появлялся на нашем крыльце, его ласкали и кормили, и радовались ему, казалось, по-прежнему. Но, как бы поточнее сказать, поубавилось пылкости в наших отношениях.
Волей-неволей внимание, которое обращалось на Братишку, к которому он привык и которого всегда искал у нас — ласковое это внимание хочешь-не хочешь было теперь остаточным.
Что тут говорить, мы не всегда и беспокоились, когда Братишка на день-другой вдруг пропадал. Раньше с нами такого не бывало. А он пропадал теперь довольно надолго и довольно часто. Впрочем, шло ведь лето…
А наша жизнь и в самом деле естественнейшим образом вращалась теперь вокруг одной-единственной оси.
Мы очень быстро на собственной нежной шкуре убедились, насколько же это тяжкая, тягловая, занудная работа — растить ребенка. Именно — работа.
Мне-то — ладно. Мне не нужно было по два раза за ночь вставать и кормить его титькой (хотя с тем же малым успехом мог бы заниматься этим и я), а потом, насытив это прожорливое существо детолаком из бутылки, еще часа полтора со слезами и стонами сцеживать жалкие миллиграмчики в кружку, свято и глупо веря, что капелюшечки эти насущно Кольке необходимы.
