Служба, вопреки мнению его прежних друзей, ему понравилась, как бывший детдомовец он быстро освоил армейские навыки, нашел себе товарищей. И было бы все хорошо в его жизни, но испытания не оставляли его. В роту назначили нового старшину — молодого прапорщика, совсем недавно бывшего таким же, как они, солдатом. Прапорщик, любивший дедовщину, преподнес ее подчиненным на новом уровне. Он открыто издевался над молодыми: вызывал к себе в каптерку и заставлял их переодеваться на скорость горения спички. Можно было стерпеть это, но когда появились слухи о домогательствах прапорщика к симпатичным солдатикам, ненависть к нему выросла до размеров бунта. И первым его зачинщиком стал Вадим. Когда в один из вечеров прапорщик вызвал к себе нескольких солдат и заставил одного из товарищей Вадима отжиматься от пола, приговаривая: «Ты уже успел жениться? Ну, покажи, как ты любишь свою жену!» — Вадим не удержался и отчаянно, со страшным криком, как когда-то в интернате, нанес удар в лицо испугавшемуся прапорщику. Вадим и сейчас чувствовал волнение, вспоминая кукольное лицо этого подонка — острый носик, розоватые щечки и черные стеклянные глаза, мертвенно впивающиеся в солдат-первогодков.
Отсидел Вадим за этот поступок неделю на гауптвахте, к нему присоединили еще нескольких товарищей за неподчинение. Как только выпустили из гауптвахты, Вадим, не заходя в казарму, убежал через всю Россию в родной город.
Некоторое время он прятался в дачных домиках, кормился с чужих огородов, но однажды появились молодые, спортивного вида, люди и, предъявив красные корочки, скрутили ему руки. Через три месяца, проведенных в следственном изоляторе, его осудили к двум годам лишения свободы за дезертирство, добавив несовершенное воровство мотоцикла в дачном поселке…
Вадим задумывался, почему так складывается, что его естественные поступки, зарождавшиеся исподволь, где-то в глубине души, приводили его к еще более тяжелому положению.
Сейчас он шел вдоль берега огромного, как море, озера на север, в направлении города, в котором у него не было дома, но он почему-то считал, что идти нужно туда. Он, наверное, страшно выглядел: хромой, в рваной рубахе, с исцарапанным лицом. На берегу ему изредка встречались редкие любители осеннего отдыха, которых он задолго обходил, углубляясь в лес, потом вновь возвращался к берегу, садился у самой воды, подолгу сидел, подставляя босые ноги волнам и наслаждаясь видом огромной водной глади.
