А потом пошел снег… | страница 76



Сквозь шум воды через открытую дверь беспрерывно доносился ее голос – она тараторила о скакунах и верблюдах, на которых взобралась первый раз в жизни, о городе в пустыне, о жаре, а он, так и не сняв туркменскую папаху, сидел, прислонившись к косяку двери ванной, и думал, что чувство его к ней сейчас совсем не похоже на то, что он испытывал в прошлой жизни, когда они встречались раз в неделю, по маленьким московским гостиничкам.

Секса с ней он хотел всегда, но голод этот не был главным сегодня. Сейчас он мечтал, чтобы она была рядом долго, не исчезая, чтобы, обнимая ее и прижимая к себе, продлить это теплое с ней соединение, мечтал и пугался собственных мыслей.

«Вот дурак, хочешь из огня да в полымя, урод семейный…»

И тосковал уже заранее, предчувствуя невозможность того, чтобы так было, и горюя над обязательной потерей, которая могла бы и не случиться, если бы он понял, как Зяблик дорога ему, тогда, раньше, и не свел бы их отношения только к коротким встречам, только к сексу, не использовал бы ее привязанность к нему, как настоящий барин, который не может переступить через правила собственной жизни.

Потом она мокрая выскочила из ванной – никогда не вытиралась, просто заворачивалась в полотенце и позволяла ему выпивать поблескивающие капельки с плеч и рук поцелуями. Они сидели на кухне, хохоча над разными незнакомыми словечками, пили чай по-туркменски перед портретом великого руководителя, открытку с изображением которого она водрузила на кухонную полку.

Иногда она вскакивала, совершенно обнаженная, в прозрачном коротком халатике за лепешками и сыром, он ловил ее за руку, и она сразу ослабевала и приникала к нему, и они едва успевали дойти до кровати.

Это был не тот секс, который случался у них раньше, это было совсем по-другому, потому что им никак не хотелось отрываться друг от друга.

И тогда он впервые произнес то, что редко говорил в своей жизни, он назвал это слово. А она, сразу посерьезнев, отодвинулась от него, внимательно посмотрела в глаза, а потом начала целовать так, что он, пожалуй, в первый раз осознал истинное значение грубоватого термина «отдаться».

Она была с ним без остатка, и он попробовал тоже быть таким и дальше, помнил только неостановимое желание соединиться с ней насовсем, навсегда.

А потом она взялась вдруг перестилать постель, ответив на его недоуменный взгляд, что она еще в командировке два дня и ему придется ее потерпеть.

Зазвонил телефон, она выскочила на балкон, в шум города, и что-то там весело кричала, и в тоне ее, и в подборе слов не проскальзывало ни грана фальши – великая была мастерица, импровизировала божественно. Такой незаметный переход от правды к вранью его немного тревожил, он представил себе, как это она будет делать и с ним, поежился и отогнал эту мысль.