Потом они прыгали в бочку с ледяной водой Карского моря и кричали счастливо, пронзенные тысячами тонких безжалостных игл. Потом снова летели в парную, где хлестали друг друга отчаянно, покрытые прилипшими к распаренной влажной коже березовыми листьями от измученных веников. Потом очнулись в предбаннике в невероятном тугом объятии, отдавая себя друг другу без остатка, и он, целуя ее потрескавшиеся от жара бани губы, отчаянно ощутил, что, пожалуй, впервые встретил ту, которая была ему предназначена на земле, и больше такого счастья его телу и ему самому испытать не придется.
Она прощалась с ним – он это понимал отчетливо, – она приготовила себя к этому прощанию и была с ним сейчас как с единственным, но ему было суждено стать только моментом в ее жизни, она жила впереди и не хотела останавливать себя, и она знала о многом, что еще может быть, и он был для нее как лестница, на верхнюю ступень которой она смогла подняться, чтобы ощутить свою женскую власть.
Потом она открыла дверь и, не опасаясь, вышла на обрыв, где, разгоряченная, не ощущая студеного, нулевой температуры воздуха, стояла над морем на виду спящего городка Диксон, стояла словно наяда, заблудившаяся во времени и пространстве, стояла нагая, пока он не выскочил с простыней, не укутал и не отнес ее, шутливо отбивающуюся, обратно.
Шел третий час ночи, и завтра уже наступило.
Шел третий час ночи, и наступило послезавтра.
Он уже несколько часов сидел в пузатом брюхе старенькой «аннушки», медленно ползущей по небу к Москве, и все время ждал какой-то точки, ждал, что лопнет страшно сжатая пружина внутри его и все кончится само собой или он заснет, а когда проснется, то окажется, что этот сон, прекрасный и мучительный, ушел, и дальше… но что дальше, он так и не придумал, потому что все удобные слова, которыми объясняют отсутствие любви, он и так знал и вспоминать их ему совсем не хотелось, а хотелось вспоминать ее быстрое горячее дыхание, которое так нежно недавно касалось его шеи, и погибал, понимая, что жизнь его меняется окончательно.
Потом проснулся от звука взревевших при рулежке моторов самолета и долго не вставал, думая о случившемся, лениво удивляясь, как ему в общем-то все равно.
А потом пошел снег
У нее была одна странность в поведении.
Когда они любили друг друга, то в моменты особой близости, в прямом смысле этого слова, она начинала задыхаться, ей не хватало пространства и воздуха, поэтому и целовалась она как девочка – не то чтобы не страстно (иногда даже очень), а как-то осторожно.
