До прощального обеда оставался час, и он сунулся в мужскую каюту, где жил Валя, но нашел там только ассистента, который, как всегда, упоенно танцевал в наушниках среди чемоданов и сумок, готовясь к высадке. Он нашел Валю в лазарете, где тот сидел на койке в длинных семейных трусах в цветочек и обвисшей майке, допивая какой-то желтый раствор из пластикового стакана.
Валя смущенно начал что-то объяснять про живот и про неожиданность, которая с ним случилась, говоря долго и так путано, что он присел рядом с директором и рассказал, как однажды на съемках в угольной шахте полез в узкий штрек и на середине пути, услышав треск угля на головой и увидев, как шахтеры начали крепить породу, ощутил такой ужас, что кожа встала дыбом на загривке, и он обмочился, натурально, в приступе медвежьей болезни, так запаниковал, что на животе начал выползать, вертясь, как уж, и долго потом отходил, и даже хотел завязать с работой, пока один умный старик не объяснил ему за рюмкой, как трудно противиться своей природе. Потом попросил доктора дать им спиртика немножко, так, для облегчения души. Валя слушал его, сгорбившись, но потихоньку начиная оживать, разделил с ним мензурку чистого спирта и заулыбался. Тут их нашла Соня, раскричалась, что так нечестно и ей тоже надо успокоиться после этого кошмара, который он всем устроил, и они ей выделили оставшиеся три капельки, потом чмокнула Валю в щеку и убежала, как он понял, проводить педагогическую работу с остальными.
Обед удался на славу – повар изготовил несусветной вкусноты медвежатину на гриле, на вопросы о способе появления деликатеса только хитро улыбался, поглядывая на капитана, а к борщу они выставили остатки чистенькой, которой заменили положенное офицерам вино на столах, – словом, и хозяева, и гости расставались друзьями. Даже старпом перестал дуться и оказался вполне симпатичным губастым парнем и, на прощание пожимая ему руку, просил не забыть прислать копию фильма на память. С Соней он был сух, но вежлив, даже приложился к руке на палубе, а она нежно поцеловала его в щеку и что-то такое шепнула на ухо, что он вдруг зарделся и вновь налился уверенностью, но припоздал – Соня нырнула в проем люка, только помахав на прощание рукой в узорчатой варежке.
Катер бодро рассекал холодную темную воду, и под стук мотора он размечтался о совместном с Соней походе вечерком в сауну, а потом бассейн, если таковой будет на транспорте, или на худой конец в душ из воды Карского моря, представлял себе, как они погреются в простынях на полке, как она закричит, ощутив четырехградусный стылый холод соленой воды, как будет молотить его кулачками по спине, а он будет, хохоча, уворачиваться, и как они потом обнимутся, и простынки сползут с них, и вдруг очнулся под внимательным стервозным взглядом Жени и начал спрашивать ее, что он говорил во сне, раз она так среагировала, а та говорила, что просто залюбовалась его лицом настоящего мужика, мечтой каждой женщины, и, нахально улыбнувшись, отвернулась, а он хотел ее тоже поддеть, но раздумал трогать завистливую, и отвернулся, и разглядел в полутьме катера прикорнувшую на плече директора Соню, которую тоже разморило, и понял по ее спокойному лицу, что ей снится тоже что-то хорошее, и загадал, что если они не причалят сейчас к кораблю, то это сон о нем.
