— Три часа назад я заметил в том направлении свет, — вскричал он. — Я сообщил об этом дону Педро Гутьересу, а раз так, то вознаграждение причитается мне самому.
Легенда гласит, что безуспешно пытаясь отстоять свои попранные права на награду, Родриго из Трианы решил уехать в Алжир, отречься от своей страны и религии и принять ислам, посвятив остаток жизни жестокой борьбе с теми, кто свершил чудовищную несправедливость, возмутившую и остальную команду.
— Увидеть свет — это то же самое, что почуять землю, — чуть позже заявил Сьенфуэгос. — И посему адмирал может насладиться блеском монеты. Но у меня болит душа (если она, конечно, у меня есть), когда я понимаю, что законы, даже те, которые ввели сами короли, не одинаковы для всех.
— Распоряжается всегда начальство, — безрадостно ответил Луис. — Выучи урок и запомни то, что я всегда тебе твердил — как важно стать кем-то значительным. Все остальные — просто дерьмо.
Там и впрямь была земля.
Это оказался остров с низкими берегами из белого песка, с прозрачными водами и джунглями с яркой и пышной зеленью, настолько похожий на рай, что сложно и представить. Он пах цветами и тысячами неизвестных ароматов, был теплым и гостеприимным, спокойным и приветливым, превосходил все самые смелые мечты — превосходный финал для самого авантюрного и несовершенного путешествия всех времен.
— Сан-Сальвадор!
Таким именем его нарек адмирал, с этого мгновения обладающий правом называть все новые земли. Он стал вице-королем и непререкаемым властителем всех земель, которые они откроют.
Едва на горизонте забрезжили первые лучи солнца, они бросили якорь в тихой бухточке, под защитой прекрасных коралловых рифов, и вскоре две шлюпки с «Санта-Марии» и по одной с двух других каравелл медленно погребли в сторону песчаного берега, где их уже дожидался с десяток совершенно нагих туземцев, зачарованно глазеющих на огромные плавучие дома, вдруг появившиеся в этих спокойных водах.
Это был исторический момент, конец одной эпохи и начало совершенно другой, но юный Сьенфуэгос, гребущий перед Луисом де Торресом, который настоял, чтобы канарец поехал, похоже, не понимал, что является свидетелем самых важных событий своего времени, потому что все его внимание, как и большинства моряков, было приковано к вздымающейся груди и ритмичной походке прекрасной девушки, с искренней улыбкой направившейся к кромке воды. У нее были длинные черные волосы, большие темные глаза и такая же белая, как у настоящих канарцев, кожа.
