– Ты не ответила на вопрос, Айме. Откуда ты идешь?
– Я же сказала, что из сада. Что еще сказать? Если ты, только приехав, опять начнешь меня упрекать…
– Я не хотела возвращаться. Не по своей воле я это сделала. Сейчас, я думаю, возможно, это было само Провидение.
– Ай, ай, ай! Значит теперь я в трудном положении. Как только ты упоминаешь Провидение…
– Не прикидывайся безответственной, потому что ею не являешься. Ты слишком большая для роли нежного ребенка.
– В конце концов, чего ты хочешь? – яростно возмутилась Айме. – Ты не мешаешь, пока не лезешь в мои дела.
– Мне приходится вмешиваться, Айме. Между нами важный договор. Ты клялась мне, Айме. Клялась со слезами на глазах и должна выполнить клятву.
– Я не делаю ничего такого…
– Правда? Положа руку на сердце, ты считаешь, что выполняешь свои обязательства невесты Ренато?
– Теперь появился Ренато!
– Он должен появиться, поскольку ты выходишь за него замуж и обещала сделать его счастливым.
– И он будет им. Я ничего ему не сделала. Видишь, за десять дней я уже два раза с ним встречалась. Это после шести месяцев его отсутствия; я торчала в этом доме шесть вечных месяцев, как в могиле.
– Эта могила очень даже посещаемая. Ты приехала с друзьями, выезжаешь все время, тебя спрашивают типы, которые…
– Что? О чем ты говоришь? – прервала Айме, по-настоящему обеспокоенная.
– Я слышала, как ты говорила в саду. С кем?
– Ни с кем.
– Не лги! Не лги, в тебе это больше всего меня возмущает. Здесь, среди деревьев, я отчетливо слышала голос мужчины, а в этом окне тебя спрашивал мужчина и звал по имени. Мужчина грязный, отвратительный, дерзкий, какой-то моряк.
– А! Это бедный Хуан, – притворно-изворотливо пояснила Айме. – Ты с ним говорила? Что он сказал? Предупреждаю, у него не все в порядке с головой. Он несчастный, но…
– Несчастный? Сумасшедший? Бедный? Но о тебе он говорил не как сумасшедший!
– Что мог тебе сказать этот мерзавец?
– Дело не в том, что он сказал, а как сказал. Вижу, ты знаешь его. Кто этот мужчина?
Айме улыбнулась, совершенно успокоенная, уверенная, и вновь готовая сделать из своего цинизма орудие, которое никогда не подводило ее. Не придавая значения ее словам, она объяснила:
– Он рыбак. У него есть корабль, он ходит на нем далеко. Иногда приносит хорошую рыбу. Я покупаю ее у него, а в этой совершенной скуке и одиночестве я проявила слабость, поговорила с ним о подробностях его ремесла. Здесь нет различий в положении, нет таких правил этикета, как в Париже или Бордо. Разве я не могу интересоваться тем, что делает этот рыбак? Не могу говорить с людьми? Ты что, собираешься превратиться в моего сторожевого пса и сделать мою жизнь невыносимой из-за…?
