– Не тешь так мое тщеславие, мама, – засмеялся Ренато. – Ты превратишь меня в нечто несносное.
– Я бы всю кровь до последней капли отдала, чтобы видеть тебя совершенно счастливым. Любимым, почитаемым, всеми уважаемым.
– Я счастлив тем, что уже имею. У меня лишь одно страстное желание: чтобы другие тоже были немного счастливы. Разделить эту радость, чтобы иметь большее право ею наслаждаться. Сделать небольшое, справедливое и доброе дело. Ты простишь меня, если я затрону тему, которая была тебе неприятна?
– Что? – вдруг забеспокоилась София.
– Я спрошу о том, кого ты никогда не любила. Полагаю, твоя материнская любовь имела болезненное на меня влияние, когда я был ребенком.
София Д`Отремон сжала губы и побледнела, в то время как Ренато, глядя на ее, продолжал страстно говорить, не замечая ее растерянности:
– Мама, помнишь мальчика, которого папа привез домой за день до гибели? Помнишь папин интерес к нему и его последнюю волю, чтобы я помогал ему?
– Кто смог бы это забыть, Ренато? – заметила София сухо и напряженно.
– Ты узнала что-нибудь о нем? Что с ним стало? Безуспешно я спрашивал тебя в письмах, боюсь, никто не сможет дать мне эти сведения, никто не знает о нем после того побега.
– Весь Сен-Пьер знает об этом человеке, – с суровостью на лице и в голосе объяснила София. – Отвратительный проходимец, превосходный игрок, подобие пирата. Он должен быть в тюрьме, а не ходить на свободе, похваляясь своими подвигами. Его знают в тавернах, борделях, всех игорных домах порта, и все продолжают звать его… Хуан Дьявол!
Словно выплюнув последние слова, дрожащая от злобы София Д`Отремон жалила словами, а нахмуренный Ренато был в замешательстве. С его губ слетела печальная фраза, не было осуждения или упрека:
– Бедный Хуан! Какая, должно быть, тяжелая жизнь у него была! Сколько же он страдал и боролся, чтобы чего-то достичь!
– Если бы он хотел стать хорошим человеком и добился бы чего-нибудь, я бы поняла твои слова, за такие усилия его бы вознаградили. Но что он сделал? Родился в пороке, продолжает жить в пороке и все больше туда опускается.
– Это правда. Но с самого детства он жил с отравленной душой.
– С чего это вдруг он отравлен? Почему бы тебе не сказать, справедливости ради, что в нем есть порок и дурная кровь?
– Если бы это было так, не думаю, что мой отец стремился бы его защищать.
– Не веришь? Ай, Ренато! Ты уже мужчина, и я могу говорить с тобой откровенно. Твой отец был далеко не святым.
