— Конечно! – произнесла женщина, наполнив свои слова материнской нежностью. – Можете находиться там сколь угодно долго.
С трепетом в сердце я осторожно ступил внутрь. Первым, что бросилось мне в глаза, были ярко-апельсиновые занавески, плотно закрывающие окно. Именно сквозь них проникал свет с улицы, наполняя комнату оранжевым свечением. Оно было таким же тёплым и ласковым, как сама Ева. Я тихо прикрыл за собой дверь, замкнув за собой её сказочный мирок.
Стоя посредине комнаты, я думал о том, что в сущности совсем не знал её. Точнее, не знал её настоящую. Я видел лишь её боль, страх, горе, никогда не задумываясь о том, насколько она могла быть жизнерадостной. Я так редко видел улыбку на её губах, что её печаль стала для меня неотъемлемой привычной вещью. И вот сейчас, глядя на фотографии из её прошлой жизни, я испытывал невероятную боль от того, что мне никогда уже не удастся узнать прежнюю Еву.
Снимков было настолько много, что в некоторых местах стены комнаты были сплошь укрыты коллажами, составленными ею из кусочков жизни. На них я видел все этапы становления Евы. Вот она совсем ещё ребёнок – светловолосая маленькая девочка, протягивающая к объективу камеры руку, с сидящей на ней бабочкой. Вот Ева в окружении большой компании сверстников – подростков, дружно машущих руками по просьбе фотографа. Вот и совсем свежие снимки, на которых я видел её в том возрасте, в котором узнал. Они все настолько разнообразные: цветные и черно-белые, большие и маленькие, портретные и в окружении природы или близких людей. Но всех их объединяло одно – я не нашёл ни одной фотографии, на которой бы она не улыбалась…
Я осторожно пальцами скользил по картинкам, впитывая в себя её образы. Мне казалось, что пока я вижу всё это, она будет рядом, такая же счастливая и сияющая. Но закрыв глаза, я не смог восстановить её новый облик. В своей памяти я видел лишь большие синие испуганные глаза, наполненные слезами.
На письменном столе лежали тетради, конспекты. Некоторые из них были открыты, а на полях виднелись заметки, второпях оставленные Евой, некоторые заложены на определённых страницах карандашами или небольшими листочками бумаги – милая будничность, некогда окружавшая жизнь прилежной ученицы.
Я тяжело опустился на её небольшой уютный диванчик, уронив лицо в окружение мягких плюшевых подушечек, яркими пятнами покрывающих его. Прошло столько времени, но они до сих пор хранили её запах, как будто Ева встала с него всего час назад и просто вышла ненадолго. Всё вокруг меня просто кричало о ней, напоминая и тревожа. Казалось, что даже вещи ждут её возвращения, не в силах поверить в то, что больше никогда она не войдёт в эту дверь, так же как не мог поверить в это я.
