— Сюда, сказал Сережка, подведя девушку к ризнице. — Я не пойду — заставит дрова колоть. Не терпит, когда у меня руки пустые. Не понимает, что человеку поразмышлять нужно.
Дверь и окно сторожихиного жилья глядели в монастырскую стену, в закуток, заваленный дровами. Дальше вдоль стены шел огород, морковь там росла, лук, укроп и картошка. За огородом, в тени раскоряченной шершавой березы, стоял то ли сарай, то ли будка.
Девушка постучала.
— Ты иди, — сказал ей Сережка. — Глухая она.
Девушка отворила дверь, и ее обдало теплым запахом чистого жилья. Прямо у двери эмалевой глыбой сверкал холодильник. Городские стулья жидконого толпились возле тяжелого стола с клиньями, каких уже мало по деревням осталось. За ситцевой занавеской, отделявшей часть комнаты, кто-то грозно храпел.
Злодей рыкнул. Он оглядывался, не страшась, даже с некоторой наглинкой.
— Сильва! — раздался из-за занавески старческий голос. — Ты, окаянная?
Злодей рявкнул погромче.
— Нет, не Сильва. Однакось Злодей… — Занавеска раздвинулась. На кровати, свесив сухие ноги, сидела старуха. Старухи просыпаются сразу, не замечая перехода от сна к яви.
— Ты чего, дочка? — спросила она.
Девушка извинилась, она говорила громко, как раз для старухиных полуглухих ушей.
— А я не спала, так лежала, для ног. Ноги-то уже никуда… — Старуха засмеялась, прикрыв беззубый рот ладошкой. Она веселилась, поправляя юбку на сухих коленях, посверкивая на девушку слезящимися от смеха глазами. — А я и не сплю — храплю. Как лягу, так и храплю. Пастень на меня наседает.
— Кто? — спросила девушка.
— Пастень. У него тела нету, а вес есть. Как насядет, сразу почувствуешь, тут и спрашивай: «К худу или к добру?» Ответит: «К худу» — значит, опасайся. Ответит: «К добру» — живи, не страшась. Вот я и храплю, не люблю я этого. А Сережка, бес, порицает. Ты не видела Сережку, где он там шляется?
— Он размышляет.
— Пусть размышляет, дрова я с него спрошу… А Злодей-то, Злодей, смотри, к твоей ноге жмется. Совесть в нем, что ли, проснулась. Он хороший пес, только хозяина ему нету. Я бы себе взяла, да Сильва у меня. — Старуха принялась ругать Сильву, обвиняя ее во всех грехах и дурных наклонностях, происходящих от Сильвиной доброты и безответности.
— Всю окрестность своими страшными щенятами засорила. По деревням погляди. Как страшной, значит Сильвин.
— И Злодей? — спросила девушка.
— Не-е, Злодей не тутошний. Такого даже Сильва родить не смогла бы. — Разговаривая, старуха встала с кровати, открыла холодильник, налила молока в стакан и поставила на стол. — Пей садись молоко-то.
