– Какие?
– Идут полки… Бунчуки стали… кто гол… кто в бархате… атаман… усища… Всю картину вижу, а стихов не помню.
– Изволь:
Идет казацкой силы рать…
Все ближе… ближе… Слышны крики,
Видны отдельные полки,
Звенят подковы, блещут пики,
Горят на солнце бунчуки.
На том папаха,
Из черна соболя окол,
На этом рваная рубаха,
На этом бархат, этот гол,
И лишь полгруди закрывают
Усы…
– Вот… вот… Именно такие… Все будет, все будет… через сто лет.
Он вытянул руку к окну, к морю:
– Гляди! Вот твои запорожцы летят на чайках – прямо на гостиницу «Россия»! Вот ватаги с горы толпами прут, топоры сверкают. Слышишь, гудит?…
– Антоша, завтракать! – вошла Евгения Яковлевна.
Он сразу поник, опустил руку и обернулся ко мне:
– Идем.
Мы вышли из комнаты вслед за Евгенией Яковлевной.
«Так– то, Гиляюшка, все будет, все будет, только мы с тобой не увидим…» – еще звучало у меня в ушах.
В последний раз я видел Чехова почти накануне его отъезда за границу. Я вернулся с юга, и дома мне сказали, что Антон Павлович очень плох, хотел меня видеть и что доктора его увозят из России. Переодевшись, я тотчас отправился к нему, на четвертый этаж дома Полякова, № 22, по Леонтьевскому переулку. Только я протянул руку к звонку, как дверь сама навстречу мне отворилась и вышел доктор Ю. Р. Таубе.
– Ну вот и хорошо, Владимир Алексеевич, что вы приехали, Антон Павлович вспоминал вас, обрадуется.
– Каков он?
– Слаб. Послезавтра за границу.
На шум вышла в прихожую Ольга Леонардовна с очень суровым лицом, но при виде меня сразу прояснилась:
– Я испугалась, думала, чужой кто. Идите, Антоша рад будет вам…
Мы тихо подошли к кабинету. Сквозь полуотворенную дверь я увидал Антона Павловича. Он сидел на турецком диване с ногами. Лицо у него было осунувшееся, восковое… и руки тоже… Услышав шаги, он поднял голову… Один момент – и три выражения: суровое, усталое, удивленное – и веселые глаза. Радостная Антошина улыбка, которой я давно не видел у него.
– Гиляй, милый, садись на диван! – И он отодвинул ноги вглубь.
– Владимир Алексеевич, вы посидите, а я на полчасика вас покину, – обратилась ко мне Ольга Леонардовна.
– Да я его не отпущу! Гиляй, какой портвейн у меня! Три бутылки!
Я взял в свою руку его похудевшую руку – горячую, сухую.
– А ну-ка пожми! Помнишь, как тогда… А табакерка твоя где?
– Вот она.
Он взял ее, погладил, как это всегда делал, по крышке и поднес ее близко к носу.
– С донничком? Степью пахнет донник. Ты оттуда?
– Из Задонья, из табунов.
– И неуков
