Блестящие черные линии ее бровей вздергиваются. Влажные пылающие губы приоткрываются. Светлые глаза расширяются. Я слышу биение крови в висках, пока она с глупым видом смотрит на меня.
— Что за дерьмо! — восклицает она.
Я ничего не отвечаю. Безнадежно молчу, лишь созерцая, как огонек на зажженном мною шнуре все ближе и ближе подползает к взрывчатке.
— Ты что, совсем ослеп? Что, у тебя в мозгах не все в порядке?
Она, должно быть, права. Мне нечего сказать.
— Я прошу у вас прощения, — наконец произношу я.
— Ну и сказал! Ты знаешь, что будет, если я расскажу все твоему отцу?
— Прошу вас, не говорите ничего. Я виноват. Я не подумал…
— О! Только этого не надо! Но теперь ты думаешь по-другому. Ты что, штаны намочил от страха?
Она опять права, но я не могу решиться признать это.
— Ну же? — настаивает она.
Надо как-то с этим кончать. Я киваю. Да.
— Ну вот. Ты считаешь себя мужчиной, а на самом деле ты всего лишь недоросль. Большой, глупый и нервный паренек. Мужчина твой отец. Не ты. И я должна сказать тебе одну вещь, малыш. Тебе не достичь и половины того, что есть в нем. Даже в твои лучшие дни.
Она направилась к постели, стоявшей у стены, и я, видя, что путь свободен, проскользнул к двери.
— А ну постой! — прикрикнула она. — Я не сказала, что закончила с тобой, не так ли?
Я видел, как она взяла бутылку виски и стакан с туалетного столика, где царил полнейший беспорядок, и удивился, как дрожат ее руки, когда она наливала себе приличную порцию. Горлышко бутылки не дошло до края стакана и виски пролилось на ковер. Содержимое стакана она проглотила в два глотка. Ставя бутылку на место, она о чем-то задумалась. Потом внезапно повернулась ко мне.
— Я хочу кое-что от тебя услышать.
— Услышать?
— Да. Я хочу, чтобы ты произнес это громко, вслух. Моя мать — дерьмо.
Я заметил, как свело мои челюсти. При всем желании я не смог бы произнести эту фразу. А я и не хотел этого делать.
— Говори! Если не хочешь, чтобы твой отец узнал об этом, говори!
Ужасная, как голова Горгоны, она шагнула ко мне. Я отступил для безопасности. Номер небольшой. Три шага — и я прижат к креслу, стоявшему в углу. Изо всех сил она дает мне пощечину.
— Говори!
Прежде чем я смог раскрыть рот и прийти в себя от шока, она бьет еще раз.
— Говори!
И она все повторяет, шепча эти слова, она хлещет меня теперь с обеих рук, в то время как я стараюсь сделаться как можно меньше, ибо боюсь защищаться, не раздразнив ее еще больше, не подтолкнув на исполнение своей угрозы наплести невесть что моему отцу.
