— А вы, Осип Эмильевич, пишете пла-а-хие стихи!
Мандельштам вспетушился было, рванулся вскочить. Но усидел на месте, усмехнулся... Есенин уже прошел дальше — в комнату правления.
— С чего это он?
И, пожав плечами, Осип Эмильевич возвращается к своему кофе и к теме. Однако наш разговор уже не вяжется. Я расстроена и плохо слушаю.
Не позже, как через неделю, с глазу на глаз со мной, в домашней обстановке, Есенин сказал убежденно:
— Если судить по большому счету — чьи стихи действительно прекрасны, так это стихи Мандельштама.
(Отмечу попутно: в живой речи у Есенина часто звучал этот эпитет: «прекрасный»...)
— Зачем же тогда...
И я с укором напоминаю Есенину его давешнюю выходку.
— Ну, то... То было как бы в сшибке поэтических школ.
Сшибка школ! При чем тут она, пустой ресторан не, эстрада. Просто ревность — не мужская, нет: ревность к вниманию младшего поколения поэтов. Распускаешь, мол, павлиний хвост перед незрелой поэтессой, а та и уши развесила!
Мне вспомнилось (но Есенину я не стала о том рассказывать), как Мандельштам примерно полугодом раньше говорил мне:
— Имажинисты! Образ! Да им лишь бы почуднее накрутить. «Корень квадратный из четырех», где можно просто «два». Корень из двух, корень из семи — здесь знак радикала уместен.
На мой вопрос, относит ли он это и к Есенину, Мандельштам сказал:
— К нему особенно — о прочих и судить-то не стоит...
А Есенин. Ему ведь нечего сказать, стоит перед зеркалом, любуется «Смотрите: я — поэт!»
Зеркало! Что я возражу! Ни к кому я так не ревновала Сергея ни к одной женщине, ни к другу, как к зеркалу да гребенке. Во мне все сжималось от боли, когда он, бывало, вот так глядит на себя глазами Нарцисса и расчесывает волосы. Однажды я даже сказала ему полушутя (и с болью):
— До чего же у нас с вами сходный вкус! Я люблю Сергея Есенина — и вы любите Сергея Есенина.
Он только усмехнулся.
Справедливость требует отметить: Есенин сумел, преодолев личную неприязнь, высоко оценить далекую ему поэзию Мандельштама. А тот... Да, верно: у Есенина не раз прозвучало это тематическое «смотрите, я — поэт!» Но не в этом же суть его творчества. То, что делало Сергея Есенина поэтом всенародным, Мандельштаму осталось чуждо, не вошло в его сознание!
ВЕЧЕР ОТРЕЧЕНИЯ
Весной 1921 года Есенин, сообщая о предстоящем введении литературных программ в «Стойле Пегаса» (мне кажется, М. Ройзман спутал датировку, отнеся начало таких программ еще к двадцатому году), предложил Сусанне Мар и мне вступить в Ассоциацию вольнодумцев (т. е. в ряды имажинистов), пообещав, что мы будем часто выступать с эстрады в «Стойле Пегаса». Почему-то это должно было сопровождаться нашим выходом из Союза поэтов. Это была чистой воды провокация, на которую мы сдуру пошли. Кроме нас, двух поэтесс, в полк имажинистов вступил и ряд молодых поэтов. Из них мне запомнилось почему-то только имя Молчанова.
