Целоваться ловко с ним
Подумалось, что заслуживает здесь внимания, так это диссонансовая рифма: «с ним слюн». Жемчужное зерно в навозной куче критики!
И еще я подумала: зачем прочел мне Сергей про ворона? Кажется, ничуть я ему в замужество не набиваюсь. А вторая частушка? Не по плечу я дерево рублю? Пусть так. Горько, конечно. Но «есть и в неутоленности счастье!» Отравленное... но все-таки счастье!
А пути строения образа. О них глубже многих высказался в разговоре со мной Осип Мандельштам с его идеей о знаке радикала. Но об этом рассказано будет ниже.
ПОЭТ И ПОЭТЕССА
«Стойло Пегаса». Двадцать первый год. Лето в разгаре. То жаркое грозное лето, завершившееся великим голодом в Поволжье.
— Вот вы куда запрятались! — слышу я голос Есенина.
Он нашел меня в этой большой комнате за кухней. Сижу и проверяю, хорошо ли помню новые свои стихи, которые сегодня собираюсь прочесть с эстрады
Есенин покосился на высокую кровать под лоскутным одеялом, бросает с сердцем:
— Сколько раз просил, чтобы выбросили эту мерзость. Как горох об стену.
И, сразу подобрев, вновь повернулся ко мне. Со смехом:
— Оказывается, наши виолончелист и таперша муж и жена! Смешно, правда? Музыкант женат на музыкантше!
И, словно прикинув что-то в уме, добавляет:
—...Поэт женат на поэтессе. Смешно!
Разве? Роберт Броунинг (так у нас тогда произносили имя великого английского поэта) был женат на поэтессе Элизабет Баррет. Она в ту пору была знаменита, а он только еще тянулся к славе. Впрочем, Гумилева раздражало, что его Аннушка «тоже пишет стихи». На том они с Ахматовой и разошлись.
Я поражена неожиданным этим открытием: неужели Есенин примеривается к мысли о женитьбе на мне? Чушь! Для брака я слишком неуживчива.
Это было в полосу нашего очередного «разрыва»: очередной и неожиданный шаг к примирению.
А через несколько дней здесь же, за кухней, Сергей вдруг сказал мне — без видимой связи с темой разговора:
— Вам нужно, чтобы я вас через всю жизнь пронес — как Лауру!
Бог ты мо», как Лауру! Я, кажется, согласилась бы на самое короткое, но полное счастье — без вечного нарочитого мучительства. И с обиды, что ли, не спешу ухватиться за этот его своеобразный подступ к примирению в нашей изрядно затянувшейся размолвке.
Так оно шло у нас всегда: повод к ссоре выискиваю я, первый шаг к миру делает Сергей (ему проще, знает: сколько бы я ни ерепенилась, я люблю неизбывно...).
Оба эти разговора — о двух музыкантах и про Лауру — мне вспомнятся при другой нашей беседе: месяца через два, с глазу на глаз, в его комнате в Богословском переулке.
