А вот и другая встреча, не такая мимолетная. Весна двадцать первого года. Богословский переулок Дверь на мой звонок Есенин отворяет сам. Вводит. в комнату.
— Не ждали? Я во делу. Выложу и сразу побегу.
— О делах потом,- перебивает Сергей,— Быстро не отпущу, раз уж вы тут. В кои-то веки снизошли!
Квадратная комната. Вдоль окна — с отступом для стула — большой прямоугольный стол (не письменный), на нем в углу сдвинутая работа и кучка книг. С торца налево сидит девица — знакомая прямая посадка, «как аршин проглотила». Нет, не аршин… не классная дама: скорее первая ученица, готовая дать заученный ответ. Глаза не выдают и тени недовольства моим несвоевременным вторжением.
На столе появляется чай.. — полутеплый. Сперва неловкое молчание, потом вялый общий разговор. Женя спрашивает вдруг Есенина, умеет ли он рисовать.. Я попадаю в детский сад. Не классная дама, не первая ученица... Трехлетняя Женечка спрашивает пятилетнего Сережу: «Ты умеешь рисовать?» и тот в ответ, резко: «Нет. А ты?» «Я умею рисовать уточку». И Женя — Евгения Исааковна Лившиц — старательно выводят на листке бумаги лежачий овал — тело птицы; слева кружок с клювом — головка; справа палочки веером — хвост.
А я поясняю деткам, что на тот же. вопрос «умеете вы рисовать?» Скрябин будто бы ответил: «Не знаю, не пробовал». Только вот не припомню, от кого я это слышала. Мне хочется взять карандаш, нарисовать всадника на буйном коне, но нельзя, выйдет похоже на бахвальство.
Женя спохватилась, что ей пора. Поднимаюсь и я. Меня Сергей не отпускает: «Вы же по делу! Поговорим».
Как живо все это вспоминается мне, когда годы спустя Сергей раздраженно и явно в угоду Бениславской — скажет при мне в больнице на Полянке про Женю Лившиц:
— Она будет мужу любовь аршином отмерять.
Уж не тем ли проглоченным аршином, который не дает согнуться горделивой спине?
В ТУ ПЕРВУЮ НОЧЬ
Весна двадцать первого. Богословский переулок. Я у Есенина:
Смущенное:
— Девушка!
И сразу, на одном дыхании:
— Как же вы стихи писали?
Если первый возглас я приняла с недоверием (да неужто и впрямь весь год моего отчаянного сопротивления он считал меня опытной женщиной!), то вопрос о стихах показался мне столь же искренним, сколь неожиданным и... смешным;. Вихрем пронеслось в уме
«Вот как, и ты разделяешь дешевую мужскую философию о роли половых гормонов в творчестве... Совсем недавно Сергей Буданцев толковал мне, что родись я мужчиной, то при моем-де даровании я развернулась бы в поэта первого ранга... Ну, с того и спросу нет — умен, но пошловат... А Есенин... Но, значит, все-таки признаешь ты во мне подлинного поэта...»
